Затмить Земфиру

Певунья явилась тихая и задумчивая. Что случилось? Молчание. Может, интенсивный творческий процесс? Это как стоять у конвейера – ни на секунду не отвлечешься.

У конвейера мы, впрочем, и находились, в «Рисе и рыбе», заведеньице над кинотеатром «Ударник». Революционная система обжираловки: за 20 долларов можешь сметать все, что движется по кругу мимо твоего носа. Суси из макрели и угря, японская лапша удон, лосось под соусом тэрияки, пельмени из курицы – сюмай на пару. Певунья ничего не пропускала, ела, как всегда, жадно и быстро.

От саке, красного вина или домашнего пива категорически отказалась. Ну да, на «своей» территории Маня практически не пьет. И это хорошо, это правильно. Это просто прекрасно!

Когда она давилась маринованным дайконом, я все-таки прервал молчание:

– Слушай, может, нам плюнуть на любовный роман и разыграть японскую фишку, как у Буйнова?

– Почему?

– Во-первых, у нас свадьба на носу – только историю раскрутим, а тут сами... Во-вторых, пока ты не стала звездой, ты не представляешь, как трудно найти для тебя подходящую кандидатуру. Ну, известного человека, кто бы согласился.

– Плохой ты пресс-атташе.

– Да ладно, я серьезно! А с Японией, знаешь, как можно клево разыграть.

– Как?

Цепляя надушенный лепесток имбиря, я процитировал:

– «Самурай должен прежде всего постоянно помнить – помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки...»

Маня перебила:

– Какой из девушки, блин, самурай?

– Да нет, – мял я пальцами зеленый шарик васаби – то ли горчицы, то ли хрена. – Можно задвинуть телегу, что ты родилась в Японии, в семье потомственного самурая. Отец хотел мальчика и потому воспитывал тебя с юных лет по этому... по «Бусидо». Своду правил, по которому должен жить настоящий самурай.

– Оригинально. – Видно было, что певунья объелась: в таких случаях она надувала щеки и выпячивала губы, словно дула в саксофон. – Оригинальная мысль. Вообще-то мамка говорила, что у нас в роду есть башкирская кровь. Но я же не узкоглазая? Где ты видишь характерные для жителей Страны восходящего солнца раскосые глаза?

– Фигня. Можно придумать, что у тебя была русская мать.

– Ну да. А отец на самом деле никакой не самурай, а резидент КГБ в Токио. Оригинально!

– Нет, ты сегодня точно не в духе. Выкладывай, что случилось?

Я слегка разнервничался и с досады надкусил шарик васаби. Тут же с проклятиями выплюнул. Во рту горело, и Маня заботливо влила в мою глотку апельсиновый фреш. Когда я пришел в себя, певунья улыбнулась:

– Нет, это хорошо, что ты начинаешь мыслить концептуально. Но дело даже не в том, что твою Японию заездил Буйнов...

– Вы в разных отсеках подлодки, – пробурчал я, дыша прерывисто, словно плыл с трубкой и маской к коралловым островам. – И потом, я же рассказывал, мы тогда с Буйновым соскочили с темы самураев на просто японскую.

– Не суть. Просто я, извини, не люблю узкоглазых. И как я буду играть эту роль?

Пальчиками, очень театрально, она растянула свои лопочущие глазенки и показала желтый от имбиря язык.

– Так ты расистка? О, это тоже очень хороший фишняк! «Начинаем действовать без шуму и пыли по вновь утвержденному плану»!

Цитата из Гайдая примирила нас. Я отказался от имбирной Японии, Маня передушила всех потенциальных героев-любовников. Тех, о ком, как говорится, грезила в ночи: Олега Ивановича Янковского, хоккеиста Павла Буре, а также (это было сказано с возмутительной «нетрадиционной» интонацией) грудастую и круглолицую Анну Курникову.

Лесбийский выпад я не мог не парировать, но сделал это крайне неуклюже:

– Ага, тогда уж лучше было Зверя пригласить!

Лицо Мани словно вывернули наизнанку – темная маска аборигена, копия той, что висела в квартире «Би-2». Но уже через секунду – ошеломляющий рассвет.

– Димку взорвали вместе с рестораном. Я вчера звонила в Казань, подруге. Хана Зверю.

О покойниках, конечно, или хорошо, или ничего, но тут и я не сдержал улыбки:

– Вот почему ты такая. Гамма чувств. Я понимаю. Не знаешь, печалиться ли, радоваться...

– Да что печалиться. Где-то жалко по-человечески. Но ведь редкая сволочь была! Одну гитару разорванную никогда ему не прощу.

– И когда это случилось?

– Как только мы уехали в Египет.

– Божья кара ему.

– Наверное. Так со мной нельзя. Сейчас вспоминаю – словно ужастик всю жизнь смотрела. И вот этот ужастик с его смертью кончился. Врубаешься? Я ведь его жутко боялась. Жутко. И даже когда в Москве жила, казалось, он всегда рядом. Незримо. Бестелесно, так сказать. Я словно в клетке, а он рядом, укротитель, дрессировщик хренов!

– Стало быть, сейчас птичка выпорхнула из клетки.

– Выпорхнула. Это такое суперское чувство – избавление от личной несвободы! Вот когда Земфира из меня вышла – это было избавление от творческой несвободы. А Зверь умер... Свобода, полная свобода!

Мое сентиментальное сердце дрогнуло, и я несколько раз старомодно поцеловал Маню в ладонь.

– Что с тобой? – хихикнула она.

– «Птичку жалко».