Затмить Земфиру

Я сделал вид, что задумался. Хотя ответ был очевиден: меня «зацепило» маниакальное желание певуньи стать звездой, «затмить Земфиру». (Потом уже – совершенное тело, похожее на паркер, узкое запястье с выпуклой косточкой, утиный носик). Ради этой высокой цели девушка спрятала в некий потаенный сундучок целый ворох жизненных удовольствий. Чтобы через энное количество лет открыть его и уже в том, другом, звездном мире зажигать по полной. (Так в Древнем Египте клали в могилу знатного вельможи фигурки слуг и рабов, которые «оживали» на том свете вместе с господином и служили ему.) В тот же сундучок была заперта и любовь – Маня не любила меня, я не тешил себя иллюзиями. Но ведь и мое чувство к ней (что греха таить) зависело от соблюдения, так сказать, пропорций. Как при изготовлении бражки. Слишком много «воды» и недостаток звездности – получайте уксус вместо любви. Эту кислятину я уже ощутил на губах в том же Египте, когда певунья, ударившись головой о рифы, решила вернуться в Бугульму.

Но как-то глупо говорить Ксюхе: Маня-де зацепила меня тем, что хочет «затмить Земфиру». Ксюхе будет обидно. Да и я буду выглядеть наивным доверчивым простачком.

– Чем зацепила? «Чей туфля? Моё. Спасибо». – Цитата не к месту – самое время выпить. – Там осталось немного бражки. Выпьем?

Ксюха покраснела. Кажется, рассердилась.

– Ну, не хочешь, не говори. А как ты, кстати, относишься к Маниной бисексуальности? Терпимо? Может, ты тоже «двустволка»?

– Ай-ай-ай, Ксения. Обидеть ребенка может каждый.

– Нет, правда. Она же перетрахала всех моих подруг. Рассказать пикантные подробности?

Теперь уже покраснел я.

– Где же ваша образованность и утонченность, герцогиня?

– Нет, рассказать?

– Ничего не хочу об этом слышать.

– Ясно. Ну и закрывай глазки. Удлиняй шею.

– Чего?

– Ты как Энгр [35] . – Ксюха наконец блеснула эрудицией. – Чтобы создать некий идеальный образ, берешь и удлиняешь девушке шею.

– Не умничай. Вообще ум женщины, чтоб ты знала, проявляется во взгляде, в коротких фразах, а не в глубокомысленных изречениях и бессмысленных улыбках.

– Это кто умничает-то? И потом, я вовсе не улыбаюсь.

– И шею удлинял Модильяни [36] , по-моему. А не Энгр.

– И Модильяни тоже, – кивнула «Маха». – Сильное чувство изменяет пропорции.

– Да какое сильное чувство! – снова опрометчиво вырвалось у меня.

– Даже так? Хочешь, я расскажу тебе одну историю? Нет-нет, это не про лесбийские дела... Про смерть одного Маниного друга.

– Про Димку, что ли?

– Про другого. До Димки.

– Боже, залежи трупов вокруг девушки.

– Вот я об этом же. Только сначала давай действительно выпьем. И, кстати, может, Надежду Борисовну куда-то переложить?

– Вспомнила! Мы ее не поднимем.

– Верно.

Дерябнули, и Ксюха начала свою печальную повесть.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Оказывается, Марину, Маню, из Бугульмы, из этой глухомани (Маню из глухомани – хорошая рифма), вытащил на свет божий, в Казань, некий Сергей Сноровский. В Бугульме проходил конкурс молодых исполнителей, и Сергей прибыл в райцентр вместе с отцом, известным республиканским композитором, автором патетических кантат и двух комических оперетт. Отец сидел в жюри, а сын болтался за кулисами Дома культуры, высматривал участниц посимпатичней.

Маня тогда была такая же светленькая, с челочкой, но с выбритым наполовину затылком – ноу-хау мамки, наказание за позднее возвращение домой под Рождество. На конкурсе она пела народный хит «Ой, едет тут собака крымский хан, крымский хан...» Но не песней, а своим экзотическим затылком срубила девушка мажора из Казани.

После конкурса он пригласил ее в кафе. В тот же вечер, в гостиничном номере, певунья ему отдалась...

– Да ладно! – перебил я Ксюху. – Маня в первый же вечер отдалась? Туфта это!

– Не просто отдалась. Лишилась невинности. Она уже окончила школу, но под бдительным оком Надежды Борисовны до сих пор ходила в девственницах.

– Тихий ужас!

– За бритый затылок, я подозреваю, она таким образом мамке и «отомстила». Утром нашла Сноровского-старшего и все ему рассказала. Тот предложил первое место на конкурсе, деньги какие-то. Но Маня очень хотела смотаться из Бугульмы, сбежать из-под мамкиной опеки. Мол, ничего мне не надо, я люблю вашего сына и хочу только одного: выйти за него замуж и родить ребеночка.

– Ты не привираешь, Ксюх? Неужели Маня на такое способна?

– Ох, Модильяни ты наш! Способна, способна. Деньги же она у Димки брала, хотя уже тусовалась в Москве и в Казань обратно не собиралась.

– Ну, не знаю. Вообще-то я думал: «Русо туристо, облико морале, ферштейн?»

– Ферштейн, ферштейн. Но на самом деле я в том случае за сестренку – ты не представляешь, какая тоска в Бугульме и как над ней мамка там издевалась.

– Да представляю, она рассказывала. А теперь, после личного знакомства с Надеждой Борисовной...

Ксюха проявила инициативу – разлила в две розовые пиалы по капле бражки. Мы чокнулись.

– За что пьем?