Зацветали яблони

— Жара! — весело отозвался он и пошел к себе.

Она двинулась было за ним, но вовремя остановилась.

Разговаривать сейчас с Кириллом бесполезно. Он слишком счастлив. Слишком занят другим. Мать он даже не услышит.

"Поговорю завтра, — решила Елизавета Антоновна. — И не с ним, а с ней. Надо спасать сына…"

Собираясь в институт "к этой", Елизавета Антоновна волновалась, как перед первым свиданием. Все должно быть очень точно. Ни единого лишнего слова. Ни одного лишнего движения. Ради него, Кирюши.

Вначале — проверка. Нужно убедиться. Хотя материнская интуиция — лучший манометр. Но — для очистки совести: вдруг ошибается?

Однако она не ошиблась.

В ДЭЗе того района, где живет Виктория, ей подтвердили — общий язык со своими она, слава богу, всегда найдет, — что заявление на улучшение жилплощади Осокины уже давно подали в райисполком. Только им ничего не светит, таких, как они, сотни. Сын собирается жениться — может, к жене переедет. А у дочери все глухо. Хотя Виктория, как доверительно сообщила Елизавете Антоновне дэзовская коллега, спит и видит собственную комнату, где она могла бы оплакивать свою быстротекущую молодость.

В общем… все сходилось. Теперь — НИИ. Елизавета Антоновна все рассчитала точно. Обеденный перерыв, непринужденная обстановка. Вначале посмотрит издали — что почем. А потом подсядет с чашечкой кофе. Почти случайная встреча — оказалась рядом по делам фирмы. Район-то общий, Ленинградский…

Ho когда за сорок минут до обеденного перерыва оказалась в длинных гулких коридорах НИИ, почувствовала себя как на раскаленной сковородке. Подсматривать из-за угла — не в ее правилах. И вдруг… узнает Кирилл? Он ей никогда этого не простит. Пробежала какая-то светловолосая девушка, похожая на Викторию, и она быстро спряталась за колонну. А потом заперлась в туалете и унизительно отсиживалась там.

Может, уйти? Может, зря она вмешивается? Все же первая любовь! У Кирилла, конечно. Эта небось опытная, знает, как действовать. Дала сыну вкусить первых радостей — самых, как известно, острых — и теперь может делать с ним, что хочет. И от института отговорить, и в его квартиру прописаться. А потом турнуть их обоих — и ее и Кирилла. Размены, разъезды. Потому что на кой ей муж, который не сможет ее обеспечить. А Кирилл не сможет, тут и сомневаться нечего. Потому что сколько он будет зарабатывать без специальности? А если в институт поступит — то тем более. На студенческую стипендию не больно-то разгуляешься.

А вдруг не из-за квартиры? Вдруг у них и правда любовь?

Да какая ж может быть любовь с такой разницей лет?! Что она, совсем совесть потеряла?

А может, все же не вмешиваться? Пусть Кирилл сам разберется.

Но он же еще дите! Ослепленное первым чувством. Он же не видит, какая она на самом деле. Для него она — вся из солнечных брызг и морской пены. А когда увидит, будет уже поздно. Появятся пеленки, тут уж разбираться некогда. Еще и мать будет ругать, что вовремя глаза не раскрыла. Я-то, мол, глуп был, а ты-то куда смотрела?

И она пошла в институтскую столовую, тихонько пристроилась в хвост длинной очереди. Долго ждать не пришлось. Виктория появилась вскоре и, к счастью, ее не заметила: женщин, тем более пожилых, она, похоже, вообще не замечала. Подлетела к какому-то не сильно состарившемуся мужику с плешью, который подходил к кассе, сунула ему рубль: "Выбей рассольник и шницель. И запеканку". Побежала к буфету. Там тоже пристроилась без очереди. Втиснулась перед каким-то долговязым. В общем, та еще девица. Елизавета Антоновна другого и не ждала. Ей стало больно за сына: попасться на удочку этакой… Эх, дурачок, дурачок! А она-то еще угрызалась: вмешиваюсь, лезу в святая святых!

Виктория между тем приступила к обеду. В буфете она взяла еще и салат, яйцо под майонезом и шоколадку "Цирк" за тридцать пять копеек. Да, аппетит у нее будь здоров! Тут и двух зарплат не хватит, не то что Кирюшкиной стипендии.

Но каждое облако имеет светлую подкладку — Виктория пересидела всех поклонников, которые быстро справились со своим скромным меню и отвалили. И к тому времени, когда Елизавета Антоновна подсела к ней с чашечкой кофе, Виктория была одна.

— Здравствуйте, — начала Елизавета Антоновна чрезвычайно вежливо. — Я — Кирюшина мама.

Ох, как она вспыхнула! Лицо, шея, уши враз пунцовыми сделались.