– Понятие такое, – пояснил он, – западное. Напряжение. Для напряжения я Бахтияра придумал.
– Яркий мальчик, – важно, как завзятый критик, покивала мама. – Хоть и сволочь порядочная, а поневоле симпатию вызывает. У тебя там вообще – все по-своему интересные... Ты, случаем, того... Ни откуда не содрал?
Он улыбнулся.
– Нет, мама. Не содрал.
– Неужели все – сам?! – Она ужаснулась, только теперь, кажется, в полной мере осознав, что ее сын пишет
– Просто я давно сочиняю, мама. Почти полтора года. Профессиональный писатель давно бы закончил, а у меня финал пока не вполне... – он помрачнел, – придуман... Но я рад, что тебе понравилось.
– Да разве дело во мне? Нужно, чтобы понравилось
– Мы не ищем легких путей! – воскликнул Костя. – Ладно, мам, пора мне, нужно еще сегодня поработать... Спасибо, бульон вкусный, и отбивная тоже – высший класс!
– Что – вкусный, ты ж не доел!
Костя поднялся из-за стола и пошел в коридор под увещевания мамы:
– Похудел, осунулся... Сынок, подумай! Ушла Оксана – Бог ей судья, о себе подумай. Профессия ведь в руках, а ты с бухты-барахты на такую ненадежную стезю... Полюбишь кого-нибудь, ту же Олю, надумаешь жениться... Чем семью кормить станешь – обещаниями? Старанья твои когда результат принесут?!
...Те летние месяцы Костя будто летал на крыльях. Все у него спорилось, и сам он ни на минуту не поддавался хандре, одухотворенный чувством к Ольге. Они встречались регулярно – у него, реже у нее; много гуляли, несколько раз ездили загорать. Костю нашли старые знакомые – ребята из бригады по ремонту квартир, пригласили поработать на трех объектах. Он согласился. Работа была трудная, изматывающая, но денежная. Но последнем объекте – в большой новостройке на Ленинском – Егоров выступил в качестве планировщика, очень успешно, и это принесло дополнительный доход. Костя сумел с заработанных денег расплатиться с мамой и Померанцевым, а оставшуюся сумму распределил до конца года, на проживание скромное, но не бедствующее. В начале сентября ожидались еще заказы на ремонт, Косте заранее предложили участвовать, и он, подумав, дал согласие.
Все у него в то лето выходило легко, играючи, на губах неизменно блуждала счастливая улыбка. К концу июня мама все-таки согласилась поехать на дачу и пожить там до октября; Костя отвез ее и погостил несколько дней, ни разу не столкнувшись с сестрой.
Ничто не могло выбить его из колеи: ни очередное замедление работы над книгой – он сочинял ретроспекции,
С Лексом они случайно встретились на Ленинском в августе. Костя, усталый, возвращался около восьми вечера из ремонтируемой квартиры; он почти дошел до остановки троллейбуса, когда ему посигналили из проезжавшего мимо «рено».
– ...Спасибо, что подбросил, дружище, – сказал Егоров, мельком глянув на свой дом и не двигаясь с места. – Устаю я в последнее время от метро. Да и присесть в вагоне почти никогда не удается...
– Работенка у тебя... – сочувственно сказал я. – Все упрямствуешь? Ведь не мальчик, Костяныч, чтобы отмерять и резать обои или целый день стоять с задранной башкой, словно в молитве, беля потолок для чужих дядек.
– Ну... Это устаревшее представление о процессе евроремонта...
– Да будет. Как говорит моя Софи, не сыпь мне соль на сахар. Если оно и устарело, то самую малость. А из-за каких-то пиз...ков, прости господи, забросить профессию и...
– ...и найти новую.
– Как бы гениально ни выходило – пока нет... – Я
Костя пожал плечами:
– Нормально.
– Донимает?
– Не особенно... Когда как.
– Кость, я ведь не просто так пропал на все эти месяцы.
– Я понимаю.
– Слишком сильно потрясение. Я более-менее посторонний в этой истории человек и к твоей книге отношения не имею...
– Неправда, – отрезал он. – Таратуту привел ты. Следовательно, то, что взметнулась моя самооценка как пишущего человека, – заслуга твоя.
– Ну да, и из-за меня ты окончательно решил бросить основную профессию...