Затычка Ризенбаума

Подошел Борис Штейн, с которым проучились в одном классе с первого и по десятый. В прежней жизни он был моим заместителем и правой рукой. Кое-как я понял, что и в этой реальности он тоже мой заместитель. Подошел чрезвычайно степенный Алексей Чагин, который в прежней жизни был моим коммерческим директором. Глядя на его костюм и галстук и неожиданно суровое и значительное выражение лица, я подумал, что в этой реальности он, скорее всего, занимает должность освобожденного парторга. Подбежал вприпрыжку Гена Скляревич, тоже из моей команды, специалист по пиару. Кем он мог тут быть? Наверное, председателем профкома,– подумал я, глядя на его лицо – лицо человека, постоянно и очень крупно озабоченного большим количеством мелких забот. Боже – как просто оказывается может один и тот же человек приспособиться к разной эпохе, к разным жизненным стилям и установкам! Те же люди, те же характеры, все то же самое, но в каждом слове, жесте, выражении лица чувствуется разница. В том, исчезнувшем реальном мире эти люди держались, говорили, да что там, даже дышали совсем по-другому, как свободные люди. А здесь все они словно сжаты невидимой пружиной. Впечатление было такое, словно они опытные актеры, без остатка сменившие образ в новом спектакле. Но это был не спектакль, это была новая жизнь, в которой мне теперь предстояло жить, и одновременно – это была старая, почти позабытая жизнь, с которой, как я думал, я давно распрощался навсегда.

Подошли один за другим начальники отделов и лабораторий, из которых я не знал больше половины. Мы наскоро поприветствовали друг друга и все вместе двинулись в актовый зал, где уже сидел народ, занимать места на сцене в президиуме. Я скользнул глазами по рядам сидящих в зале людей и обратил внимание на бедность и серую одноообразность их одежды, которая носила подчеркнуто рабочий вид – ни нарядных цвестастых тряпок, ни джинсы, ни бархата. На стенах актового зала помещались многочисленные лозунги: «Товарищи! Крепите трудовую дисциплину!», «Инженеры и ученые! Партии и правительству – наш вдохновенный труд!» и «Направим достижения научно-технической революции на благо советского народа и скорейшего строительства коммунизма в Поднебесной!».

Вот еще новости – что это за Поднебесная такая? Кажется, так называли древний Китай.

В зале убавили освещения, раздались аплодисменты, и на сцену вышел и занял место у микрофона человек, которого я сразу узнал, несмотря на то, что много лет его не видел. Человек, которого я любил и продолжал любить, без которого мне долгое время было трудно и горько. Человек, которому не нашлось места в послекоммунистической России. Но сейчас он опять был на своем месте, держался уверенно и прямо, и приковывавал своим голосом и взглядом общее внимание, так как делал это когда-то. Мой отец. Затычка Ризенбаума вернула его на родину и повысила в должности, сделав секретарем обкома. Ей богу, что-то такое мне виделось во сне. И сразу сон в руку… Вот так штука! Впрочем, по-другому и быть не могло.

– Уважаемые товарищи! Друзья! Братья и сестры! Позвольте мне от имени областного комитета Обновленной Коммунистической партии поздравить вас с праздником, с Днем Спасения Отечества! Сегодняшний день, двадцать второе августа – это очень важная дата, день, который мы считаем второй точкой отсчета в наших свершениях, на пути к строительству коммунизма. В этот день нам удалось отстоять право нашей великой Партии на существование и на управление страной, и что еще важнее, нам удалось отстоять нерушимость и целостность нашей Поднебесной – великого и могучего Союза Советских Социалистических Республик! Ура, товарищи!

Отец отстранил от себя папку с текстом доклада и бросил короткий властный взгляд за кулисы. Из динамиков раздались звуки Гимна «Союз нерушимый республик свободных…». Зал встал, поднялись и мы в президиуме. «Сквозь грозы сияло нам солнце свободы…» Да уж… Если и поблескивает где-то солнышко свободы, то скорее всего в Копенгагене, откуда я вернулся столь странным образом… Там оно навеки и осталось. Господи, что же я теперь делать буду? – носились в голове шальные мысли. «Де-е-е-ло-о Ко-о-нфу-у-у-ци-я-я, си-и-и-ла-а на-а-ро-о-о-одная Нас к торжеству коммунии-и-и-изма ве-е-е-еде-е-е-ет!» Звуки гимна сменились аплодисментами, и мы опустились на стулья и кресла. Отец вновь приблизил к глазам текст, и зал сразу затих.