Заулки

Они идут через снежные завалы, скользят на мусоре, картофельной оттаявшей кожуре, отбросах, куче шлака, и наконец Серый нащупывает маленькую дверь, утепленную ватином, поверх которого белеют в сумерках набитые крест-накрест дранки; Разбухшая дверь со звуком пробки отлетает под нажимом плеча,

– Давай, – шепчет Серый. Они оказываются в длинном коридоре, под потолком которого светится желтая нить лампочки. Здесь тепло, как в бане, и слышно потрескивание дров в печах. Димка пальцами протирает очки. Скользя рукой по рябой, в пятнах обвалившейся штукатурки стене, Серый нащупывает боковую дверь с грубо намалеванным номером, осторожно, стараясь не скрипеть, открывает ее, щелкает выключателем, высветив узкий пенал барачной комнатушки, три койки с голыми проволочными матрасами, три тумбочки, выкрашенные грубыми взмахами кисти, и на стене плакат, изображающий юную девушку с надписью поперек груди: «В СССР оспы нет!» Серый делает шаг, доски пола выгибаются под его ногой и покрываются темными лужицами воды, выступившей из щелей. Серый пританцовывает, и вода бьет вверх фонтанчиками

– Видал? Не надо никуда ходить. Водопровод. Нет, с ним, Серым, не пропадешь.

– Здесь выселено из-за воды, на первом этаже, – поясняет он. – На болоте построили, чудаки. Скоро все завалится, а пока поживем. Здесь общага техникума. Комендант мне знакомый немного. Ван Ваныч. Спирт предпочитает. Артиллерист… Если спросят, говори, ты, мол, студент, перевели из Казани.

Он заталкивает сидор в тумбочку, чемоданчик ставит в темный угол – подальше от глаз. Скользит быстрым взглядом по плакату.

– Хорошо! Даже баба при нас. Не такая, как твоя, хозяйкина, не богатая. Но зато без оспы. Ты подожди…

Он вылетает из комнаты, ловко простучав своими полусапожками по краю доски и не выбив ни одного водяного фонтанчика. Димка опускается на кровать, ответившую ему звоном и визгом проволоки. Ничего, проживем. Серый возвращается с ворохом пахнущих карболкой серых солдатских одеял.

– Комендант с истопницей бутылочку распивают. Эх, заживем! Комфорт – люкс. Ты в «собачьей будке» ездил?

– Нет.

– А это ящик такой для угля под пассажирским вагоном. Заползешь в уголек и едешь. Зимой сифонит – страшное дело. До шпал рукой достать, только свист стоит… Да еще из сортира на ходу долетает. А так ничего. Но здесь куда лучше. Здесь – прима.

Серый закуривает последнюю папироску из коробки, выстукивает по картонной картинке, по всаднику, скачущему на фоне горы, мелкую дробь. Пальцы у него удивительно длинны и проворны.

– Эх, нету папе, нету маме, проживем, товарищ, саме…

Он пускает в банный воздух несколько колец дыма, протыкает их пальцем и вскакивает. Покой – это не для Серого. Сбрасывает движением головы челку со лба.

– Вот что, Студент. Не будем маяться в этой хазе. Что мы, безработные в Америке? На природу, на волю. Тут, за Инвалидкой, есть одно местечко веселое. Сколько у тебя там хрустиков?

– Шестнадцать рублей.

– Мгм. Ну и у меня сотни две.

Он протягивает Димке несколько червонцев:

– Держи.

– За что?

– За успехи в учебе. Сейчас мы с тобой в рулеточку поиграем. Ты раньше играл?

– Нет. Видел только, как играют, на базаре.

– Ну, на базарах теперь милиция не дает. Пойдем, раз ты не играл, авось повезет. Деньги нужны?

– Нужны.

– Я думаю. Где честность, там бедность,

– А если проиграю?

– Ты мужского пола или нет?

– Ну, пойдем.

Серый достает из кармана гроздь каких-то отмычек и закрывает дверь комнаты.

– Чтоб не увели твой сидор, – поясняет он. Откуда-то из дальнего конца коридора слышны голоса – мужской и женский:

– «Из сотен тысяч батарей за слезы наших матерей, за нашу Родину огонь, огонь!»

– Эх, недолго он будет комендантом, – вздыхает Серый. – А жаль. Душевный мужик.