Заулки

…Давно уже нет Инвалидки, с ее бараками, болотами, грязью, мусорками. На месте старого рынка стоит новый, стеклянный, огромный, чистый, ничем не напоминающий тот, послевоенный. И цены там ничем не напоминают прежние, когда каждая копеечка в кармане была сосчитана. Болотистый пруд превратился в озерцо с каменными бережками — под самым боком у похожего на розовый замок кинотеатра, в котором никогда нет ни перекупщиков, ни очередей. В озере, меж кусков хлеба, плавают закормленные лебеди, которых выпускают сюда каждую весну. Ах, Гвоздь, какая жизнь, сколько машин на площади близ рынка, какие розы у кавказских красавцев, сколько товару в рыночном универмаге! И ни одного инвалида… И рынок называется по-другому.

Но почему из послевоенной нищеты, из покосившегося барачного городка, из путаных грязных переулков, по которым весной не пройти, разве что по дощатым мосткам, доносится чей-то сладостный и тревожащий голос — о готовности душу отдать за други своя? Почему мы прислушиваемся к нему? Почему мы ждем его?

Примечания

[1] Нелишне напомнить, что в повести речь идет о «дореформенных» деньгах. (Здесь и далее примеч. автора.)

[2] На бумажных деньгах когда-то были соответствующие изображения: шахтер — на билете рубленого достоинства, два бойца — на трехрублевке, летчик — на пятирублевке.

[3] Сажалка — небольшой пруд-копанка для разведения рыбы.

[4] «Двухсотка» — постановление о прекращении следствия.

[5] Сиромаха (укр) — нищий.