Зауряд-полк

- Кончено, значит! Отжевались бычки, пора под обушок гнать! - сказал обычно веселый унтер-офицер Вяхирев и потемнел с лица.

- А ко мне грозилась баба приехать, меня проведать... как же теперь быть? - затужил Тахтаров.

- Я думаю, не сразу вот так и отправят, - постарался успокоить его Ливенцев.

Вечером в этот день к нему на квартиру явился тот самый прапорщик 514-й дружины, которого зимой во время приезда царя он задержал вместе с поручиком, а они - дежурный по караулам и рунд - спешили на гарнизонную гауптвахту. Этот, бывший тогда рундом, сидел теперь у него и спрашивал, в чем заключаются обязанности постов у туннелей, так как он явился его заместителем. Он смотрел на него, как счастливец на обреченного.

- Мы, - говорил он, - так и останемся здесь, в Севастополе, для несения караульной службы, а вот ваше дело плохо...

- Зато мы можем со временем стать генералами, а вы так и умрете в прапорщичьем чине! - пробовал шутить Ливенцев; но преемник его только откивнул головой, повторив в растяжку:

- Ге-не-ра-ла-ми!

С этим человеком ясного и трезвого ума Ливенцев ездил на следующий день по постам, и люди его по точным правилам гарнизонного устава сдавали посты смене из другой дружины.

Случилось так, что человек около ста с дальних постов скопились на полустанке ждать товарного поезда; но ждать пришлось бы долго, и Ливенцев, бывший с ними, сказал:

- Что же это, собираемся за тысячу верст куда-то там, а тут всего четыре версты до Корабельной слободки!.. Пойдем-ка походным порядком... Стройся!

Построились, вздвоили ряды и пошли, оставив несколько человек с сундучками, за которыми должна была приехать артелка первой роты.

Наперерез, полем, к Слободке шли молча, а когда показались первые домишки, Ливенцев остановил людей отдохнуть. Чувствовалось, что нужно было что-то сказать им, но первый раз в его жизни случилось это, что он или может совсем ничего не говорить - и это будет умно, или может сказать, но как раз то самое, что известно им самим, и это будет глупо. Он выбрал последнее, потому что ведь нужно же было их поблагодарить за ревностную службу на постах, как его благодарил Чероков.

И он начал:

- Вот что, братцы. Прежде всего за то, что вы на постах ничем и никак не подвели меня, который отвечал перед начальством за порядок на этих самых постах, спасибо вам!

- Рады стараться, ваше благородь! - согласно ответили ратники, от чего поморщился Ливенцев, но продолжал:

- Итак, дошел черед и до нас... Что делать! Живем мы с вами в государстве, а не в диком лесу, кое-какими удобствами пользуемся в этом нашем государстве, за что оно нами и распоряжается, как ему будет угодно. На нас напали, мы защищаемся. А дальше - там уже кто какой жребий вынет: кому жизнь, кому смерть, кому увечье... Может быть, случится и так, что только придем на позиции, объявят мир. А может быть, и еще не один год война протянется, тогда не мы - первые, не мы - последние. Тяжело, но пока что сделать ничего нельзя. Был такой в старину князь Святослав. Пошел он завоевывать этот самый Константинополь, который был тогда греческий, а не турецкий, но прижали его там греки - обложили большою силой, и говорил он своему войску: "Уже нам некуда деваться. Хотим или не хотим, а биться надо. И если ляжем костьми, то мертвым нам все равно не будет стыдно, что нас побили!" Кроме этого утешения, что мертвым не будет стыдно, очень трудно что-нибудь придумать. Но, во всяком случае, пойдем вместе и всё испытаем, что выпадет на нашу долю, а там, со временем, будет видно, что нам делать... Может быть, мы с вами сделаем кое-что и в пользу того, чтобы война эта, ужасная, бесчеловечная бойня эта, была последней на земле войной!.. А что это будут стремиться сделать все те, кто честнее, кто умнее, кто порядочней и у кого есть сердце в груди, а не кусок камня, - в этом не сомневайтесь! Что будет объявлена война войне - в это верьте! И кто из нас останется в живых, тот будет жить новой жизнью, так и знайте... "Рады стараться!" мне не кричите, - мне этого не надо. Над тем, что я вам сказал, подумайте про себя, и пойдем с вами вынимать свой жребий... Все!

Ратники не кричали "рады стараться!". Они стояли молча и смотрели на него во все глаза, и трудно было решить ему, что именно они поняли из его речи.

Он улыбнулся и скомандовал:

- Стройсь!

И потом довел их до остановки трамвая, где передал команду Тахтарову.

А проводы Мазанки так и не состоялись. Они были назначены на 16 апреля, но в этот день казаков грузили на транспорты для отправки, и только издали видел Ливенцев, как кишели палубы транспортов рыжими папахами, но разглядеть среди них папаху Мазанки было уж невозможно.

Запомнилась ему одна старуха, стоявшая на взгорье с ним рядом. Она долго присматривалась к транспортам, защищая подслеповатые глаза рукою от солнца, и, наконец, разглядев, повернула к нему морщинистое крупное лицо и вскрикнула горестно:

- Как барашков!