Зауряд-врач (СИ)

– Раненый. У него, возможно, были родители. Он не виноват, что его послали воевать!

И убивать раненых. В лазарет рвался не цветы нюхать. Плевать мне на его родителей и на всю родню скопом! Что ищите, то и обрящете.

– Мы не палачи!

А я, значит, палач. Говорили мне такое – в другом мире. Правозащитница нашлась! Откуда лезет это дерьмо? Права убийц их волнуют, а вот страдания жертв – нет. Нацист Брейвик, убивший 77 человек, большинство из которых дети, и осужденный на 23 года тюрьмы, борется за свои права. Его не устраивает одиночная камера из трех комнат – спальни, кабинета и спортзала. Кофе ему подают холодным, а еду разогревают в микроволновке. Нет, чтоб прямо с кухни. Условия «бесчеловечные». Каково об этом читать родителям убитых детей? Но правозащитникам это не интересно.

Вдыхаю и выдыхаю воздух. Ругаться нельзя.

– Вам приходилось видеть бешеных собак?

– Нет, – удивляется Леокадия.

– А мне пришлось. Милый песик, любимец семьи. Но его укусила бешеная лиса, прибежавшая из леса, и песик заболел. Он был не виноват, но я его застрелил. Жизнь людей дороже.

Поворачиваюсь и ухожу. Нужно найти Кульчицкого. Водка у него…

[1] Абдоминальный – относящийся к животу. От латинского abdomen – живот.

[2] Торакальный – относящий к грудной клетке.

[3] Помощь (нем.).

Глава 4

Голова побаливает, во рту будто сотня казаков переночевала. Казаки… Я вчера, кажется, куролесил. Вспоминаем…

Взяв у Кульчицкого штоф[1] водки, я отправился к казакам. Своих видеть не хотелось, а пить одному некомильфо. Казаки варили кашу. В лазарете еды не попросили, как узнал позже, чтобы не объедать раненых. Хорошие тут люди! Моему появлению казаки удивились, а Болдырев даже смутился, когда предложил выпить. Офицер с нижним чином? Здесь так не принято. Пришлось объяснить, что я зауряд-врач, а никакой там офицер. И вообще меня звать Валериан. Объяснение приняли благосклонно, чему в немалой степени способствовал штоф, на который казаки смотрели с интересом. Водку разлили по кружкам и употребили, затем поели каши из котелка. Для меня нашли ложку, с собой захватить я не догадался. Поев, казаки запели — что-то заунывное про Дон-батюшку. Мне песня не понравилась, и я предложил сменить репертуар. Казаки попросили показать, ну, и получили:

Под зарю вечернюю солнце к речке клонит,

Все, что было, не было, знали наперед.

Только пуля казака во степи догонит,

Только пуля казака с коня собьет…

– Любо! — закричали казаки, когда я смолк. – Еще знаешь?

Мне было не жалко, и я выдал еще песню от главного казака России по фамилии Розенбаум:

Под ольхой задремал

Есаул молоденький,

Приклонил голову

К доброму седлу.

Не буди казака,

Ваше благородие.

Он во сне видит дом,

Мамку да ветлу…

Песня так понравилась, что казаки начали хлопать, а потом и вовсе пустились в пляс. А я наяривал:

А на окне наличники,

Гуляй да пой станичники.

Черны глаза в окошке том.

Гуляй да пой, Казачий Дон[2].

— Здоров ты горло драть, Валериан! – сказал Болдырев, когда я смолк. – И воюешь хорошо. Вон сколько немцев покрошили. Мне ваш унтер баял.

Этот может. Баять.

– Не ждал от дохтура.

— Так я в окопах сидел! — объяснил ему. – До лазарета в вольноопределяющихся ходил.

— Фронтовик, значит, -- заценил Болдырев. – За это стоит выпить. Жаль, водка кончилась.

– Не вопрос! – сказал я и сбегал за добавкой. Кульчицкий удивился, но штоф выдал. В нем оказался спирт – унтер перепутал емкости. Казаков это не смутило, даже как бы обрадовало. Веселье продолжилось, и я принял в нем деятельное участие. Мы разучили слова новых песен, потом вместе пели и плясали. Появилась фляжка с трофейным шнапсом, после спирта он пошел на ура. Под конец я стал объяснять Болдыреву, что меня здесь не уважают. Раненых от немцев спасал, а меня обозвали палачом. И за что? Подумаешь, заколол фашиста! Так он раненых шел убивать. Правозащитники хреновы! Либерасты поганые!

Кто такие либерасты, а также фашисты с правозащитниками Болдырев не знал, но мое негодование разделил.

– Не стоило, Валериан, руки марать, – сказал горячо. – Ты же дохтур. Сказал бы нам, а мы бы спроворили. Прирезали по-тихому. Мы немцев в плен не берем, как и они нас…

Дальнейшее помнилось смутно. Вот меня аккуратно ведут, при этом Болдырев объясняет:

– Ты, Валериан, не сумлевайся. Мы службу справно несем. Не все хлопцы пили. Часовые на постах, герман не подберется. За лазарет не бойся…