Заведение

Джанки негромко смеется: подумать только, за неделю ни словом с Кунти не перекинулась.

— Эй, ты… воительница! — заглядывая в дверь, миролюбиво говорит она. — На меня‑то за что сердишься?

У Кунти уже сидит Тара Дэви, забежала вроде бы на минутку, проведать. На самом же деле явилась прощупать, чем дышит Кунти, да передать, что сказал личный секретарь мэм–сахиб. Дело тонкое — посоветоваться надо бы. А тут ещё Джанки принесло, это уж вовсе некстати. Ненадёжный она человек, и вашим и нашим хочет быть милой. Знаем мы таких!

— А наше начальство уж очень Вибхавти стало выделять: по душе, видно, пришлась, — как ни в чем не бывало продолжает Джанки, заходя в комнату. — Сегодня даже чаем её угощала.

— А как тебе нравится Гаури? — подхватывает Тара Дэви. — Рыбу с винегретом у начальства жрала!

Самой Кунти Сукхмай Гхош, личный секретарь мэм-сахиб, тоже кое‑что сообщил. Но об этом она пока помолчит, так будет лучше.

— Мэм–сахиб едет в Дели, — хмуро бросает Кунти. — Сначала в Дели, потом в Бомбей… Словом, уезжает на целый месяц.

— Значит, этот месяц всеми делами заправлять будет наша Бэла?

— Нет, тебе поручит! — хмуро усмехается Кунти.

— А кто она, наша начальница‑то, — незамужняя, вдова или, может, ещё кто?

— И не замужем, и не вдова, а всегда — молодуха.

Лёгкий смешок, перешептыванье, злорадное хихиканье.

— Болтают, будто девица, что живёт здесь… ну, как её… вот память проклятая… Да, вспомнила, Аннапурна… будто эта самая Аннапурна — родная дочь ей.

— Вот тебе и скромница недотрога!

— Она только за другими следить горазда!

— В своем‑то глазу…

— А может, враньё? Чего не наговорят по злобе‑то…

— Может, и враньё… Попробуй проверь!

Снова смешок, перешептыванье, злорадное хихиканье.

— А ты разве не замечаешь, как она каждый вечер часа на полтора куда‑то исчезает? — громко произносит Тара.

— Вечером, слыхала я, ходит она в какой‑то ашрам, — откликается Джанки. — Саньяси[36] там живут, Рамратия говорила…

— С мужиком‑то в любом ашраме хорошо, — угрюмо бросает Кунти.

Все хмуро смеются.

Таиться друг от друга больше не к чему. Кунти достаёт пачку бири, спички, раскладывает перед собой. Все трое прикуривают от одной спички и с наслаждением затягиваются.

Тара натужно кашляет. У неё всегда так: после каждой затяжки — кхы, ак–кхы, тьфу! — никак горло прочистить не может. Обычно Джанки брезгливо отворачивается, но сегодня за разговором и внимания не обращает. Если бы знала Бэла, как её здесь честят!

— Зловредная бабёнка!

— А жадина, каких свет не видел!

— Такая только и знает, что мужика искать!

— А хитрая‑то, хитрая какая!

— И те, кто повыше, говорят, очень недовольны ею.

— Старуха‑то с дочкой крепко держат её на поводке.

— Делится, видать, с ними!

— Тихо!.. Гаури! Что она несёт‑то?

Входит сияющая Гаури: в руках у неё поднос со сладостями от Рамы Нигам. Каждой из соседок Гаури со смехом вручает сладкий пирожок и кусочек халвы.

Кунти даже глаз не поднимает: боится, как бы не разболтала эта хохотунья о её делишках. Как‑никак, а целую неделю были они во всем корпусе одни — Кунти и Г аури. Ещё до того, как начались занятия на курсах. Видать, пронюхала что‑то — на ночь в соседнюю комнату перебирается…

— Мне это нельзя, — говорит Кунти и отодвигает угощение.

— А Лавочница‑то наша чем перед тобой провинилась, тетя Кунти? — смеется Гаури. — Ведь неприкасаемой она не вас, а меня считает.

— Никакая я тебе не тетя!

— Эй, Гаури! Расскажи‑ка нам лучше, какой винегрет у начальства — сухой или сочный? Сама, наверно, готовит?

— Нет, не сама… Готовит… как его… кондитер! Она только смешивает. А подает все отдельно — варёный рис, горох, овощи…

Оглядев кислые лица собравшихся, Гаури наконец догадывается: неспроста все это, тут что‑то затевается. Чтоб им всем синим огнём в аду гореть! Гаури спешит удалиться. На губах её дрожит растерянная улыбка.

— Вы заметили?

— Что?

— Что творится там, в женской больнице?

— Ещё бы! — И все трое хохочут.

Отдельные занятия для девушек, прибывших на курсы, проходят в женском отделении городской больницы, и все тамошние мужчины — врачи и студенты — увиваются вокруг Гаури.

— Ты о нашей недотроге, что ли? Заметили, заметили, все заметили, не мы одни. Даже мадам Чако заметила.

— А вы знаете, кто муженёк‑то у Рукмини? Настоящий бандюга! Его тут все боятся…

Рукмини, как обычно, на выходные уехала домой… Вернётся только в понедельник.

IX

С той стороны, где расположен «Центр материнства», доносятся звонкие детские голоса. Здесь задолго до открытия молочного пункта — а открывается он в восемь — собираются ребятишки, которым по утрам прописано молоко. Имя Бэлы Гупты знает тут каждый карапуз: с восьми до половины десятого Бэла возится со своими непоседливыми посетителями, то и дело покрикивая на очередь:

— Эй, девушка, девушка! Поддержи своего братика! Упадет… Латиф, не рви цветы! Иди сюда, посиди на скамеечке… Джахана! Забери свою корзинку! Таблетки получила? Не забудь пузырек с микстурой. Вот здесь стоит… Эй, эй! Радхешьям! Сейчас накажу… Рамрати, уведи отсюда этого негодника! И с завтрашнего дня вообще можешь не приходить! Разве можно обижать девочек?..