Завершившие войну

— Но ведь у нас есть средство заставить любого человека все вспомнить и все в подробностях рассказать, — медленно сказала Саша, рассматривая свою левую руку.

— У н-нас? — изумился сапер. — Да разве ж у нас. Огэпэшная это д-дьявольщина.

— У нас, Аким. У нас оно тоже есть. И мы должны его использовать.

— Господь с тобой, комиссар! — Аким вскочил на ноги, едва не опрокинув шаткую лавку; от волнения он даже перестал заикаться. — Мы же тем и отличаемся от них! Чтобы живого человека под красный протокол! Про тебя, может, верно говорят, что ты душу дьяволу продала. А я не подписывался под такое! И ты, ты не имеешь права отдавать такой приказ.

Саша тоже поднялась на ноги. Медленно подняла к лицу трехпалую левую руку.

— Если кто-то из всех людей имеет право отдавать такой приказ, то это я. На самом деле я не имею права его не отдать. Со дня на день на Тамбовщине высохнут дороги и французская бронетехника раскатает то, что осталось от Народной армии. Близится посевная, миллионы людей уже голодают, им не отсеяться — а Новый порядок вывозит эшелоны зерна за границу, чтобы обменять на новую технику для подавления новых восстаний. Наша нефть уже не наша, наше железо уже не наше, наш уголь уже не наш — все это продано, все это работает против нас. И у нас есть только одна возможность прекратить это одним ударом. Ты хочешь, чтобы мы отказались от нее, Аким? Потому что ты под такое не подписывался?

Аким угрюмо молчал.

— Или ты можешь вернуться на Тамбовщину и сказать нашим: мы сделали все, что только могли.

— Да будь ты п-проклята, комиссар, — Аким сел на жалобно скрипнувшую под его весом лавку. — Что н-нужно?

— Здесь есть фамилии, — Саша полистала стопку хрупкой желтой бумаги. — И должности. Тебе надо понять, кто из этих людей в первую очередь может знать то, что нам поможет. Составить список. Передать его Самсону. У наших союзников длинные руки. Кого возможно, они из-под земли достанут. И что делать дальше, они знают. Но вопросы будем задавать мы с тобой. Так что подумай пока, что именно нам нужно спросить. Ответы будут оплачены дорогой ценой. Думай как следует, Аким.

Глава 35

Министр охраны государственного порядка Андрей Щербатов

Май 1920 года.

Домой Щербатов вернулся с чувством, будто из его жил выпили добрую половину крови. Это было обычное состояние после встреч с Реньо. Француз был в ярости, он уже без своей обычной елейной вкрадчивости требовал, чтобы ОГП обеспечила бесперебойную поставку природных ископаемых и хлеба. Пришлось ужесточить охрану французских эшелонов и вынести постановление, что все, кто чинит препятствия исполнению концессионных договоров, приравниваются к мятежникам, потому судить их будут Особые совещания. Сердцем Щербатов сочувствовал тем русским людям, кто любой ценой пытался не допустить вывоза хлеба в преддверии голода. Но без французской военной поддержки подавление бунтов могло бы растянуться на годы, и это убило бы обескровленную гражданской войной страну.

Как и многие, Щербатов вполне осознавал, что вскоре после завершения гражданской войны начнется война отечественная. Слишком жадно вгрызлись иностранные державы в природные богатства России, и вернуть свое без боя не выйдет. Но сперва необходимо покончить с терзающими страну мятежами.

Переступив порог дома, Щербатов вспомнил, что не виделся с детьми уже несколько дней. Но сил на это сейчас не было. Вызвал гувернера для доклада и выслушал, что дети здоровы, учатся и ведут себя хорошо. Саша навещает их каждый день, и это, по всей видимости, действует на них благотворно.

Поблагодарил гувернера за доклад и поднялся к себе… к Саше. Он привык жить с ней, и пост охраны у дверей его личной части дома уже не казался слишком высокой ценой за такую возможность. Да, спать с арестанткой неэтично, но на фоне прочего, что он делал…

Ужин в малой гостиной был не тронут — Саша дожидалась, хотя он много раз говорил, чтобы ужинала одна, если он задерживается.

Она, как обычно, ждала в спальне, но увлеклась чтением и не заметила, как он вошел. С минуту Щербатов смотрел на нее в теплом свете электрической лампы. За это время Саша успела состроить три гримаски — лицо выразило поочередно изумление, возмущение и скепсис, словно так можно было передать давно покойному автору свои впечатления.

— Нет, ну какую же свинячью петрушку пишет этот немец! — воскликнула Саша, когда наконец заметила Щербатова. — Я много раз слышала, что иудаизм поносили за то, что он — не христианство. Но чтобы ругали христианство, называя его при этом иудаизмом… иудейской моралью… такое впервые! Полоумный он, этот твой… — Саша глянула на обложку, — Ницше!

— Добрый вечер, Саша, — несмотря на усталость, Щербатов чуть улыбнулся.

— Ты как, Андрей? — она угадала его состояние и сменила тон. — Тяжелый выдался день? Идем ужинать.

— Прошу меня извинить, я не стану ужинать сегодня. И в шахматы играть не смогу… я помню, что обещал тебе реванш, но вынужден перенести партию на завтра. Мне лучше лечь пораньше. Я зашел пожелать тебе доброй ночи.