Завершившие войну

— Верно. Бывает, придерживают продовольствие так долго, что в итоге некому оказывается его покупать.

— Нормальная капиталистическая логика! Люди — ничто, прибыль — все.

— Самое время язвить… К сожалению, эта порочная практика распространена повсеместно. Однако самарчане потеряли всякое представление не только о порядочности, но даже и об элементарной осторожности. Ничтоже сумняшеся сообщают ревизорам, что четверть миллиона пудов ржи на складах заражены спорыньей. Это более половины губернского хлебного запаса. Достаточно, чтоб прокормить десять тысяч человек в течение года. Случается, что плесень портит зерно, но не в таких же масштабах. Такого бы попросту не допустили! И даже зараженное зерно купцы предъявить не смогли — врут, мол, что все уничтожено.

— Да уж, плюют ОГП в глаза, можно сказать. Понимаю, вы обязаны преподать им — и всем — урок. Но я-то вам там зачем? Таких сволочных купцов я ненавижу не меньше вашего, но работать на Новый порядок не буду. То, что вы вытворяете с людьми, эти ваши протоколы… Не знаю, насколько уж это эффективный способ получать информацию…

— Невероятно эффективный! Человек ясно и искренне рассказывает не только все, что знает, но и то, о чем только догадывается. Даже надежно забытые сведения под красным протоколом всплывают на поверхность.

— Но какой ценой? — Саша поправила очки на переносице. — Вы превращаете людей в безвольные куклы, это хуже убийства. Такого нельзя делать, потому что нельзя. Никогда, ни при каких обстоятельствах! Этого я не смогу принять, и помогать вам не стану даже и в самых благородных начинаниях.

Вера закатила глаза:

— Да будет вам морализаторствовать, ей-богу. Неужто вы всерьез полагаете, что ваша ЧК не пользовалась бы красным протоколом, если б имела такую возможность?

Саша потупилась и не нашла, что ответить.

— Я не жду и не требую от вас помощи, — продолжила Вера. — Вы можете поехать со мной, увидеть все своими глазами и сформировать собственную позицию. Вас, разумеется, будут охранять. Меня, впрочем, тоже — купец, защищающий свой капитал, не менее опасен, чем медведица с медвежатами. Либо оставайтесь здесь. Неволить вас я не стану.

Увидеть все своими глазами и сформировать собственную позицию… Ну какая здесь может быть ловушка?

Саша натянуто улыбнулась:

— Я поеду.

* * *

Они стояли у выхода с вокзала и далее вдоль улиц. Огэпэшники отгоняли их окриками и прикладами, и они отступали вглубь, но потом снова подходили. Они ничего не просили, никого не проклинали, даже почти не плакали — лишь глядели молча, в тупом отчаянии. Иногда кто-то падал, и ему не помогали подняться — нет сил, да и смысла. Дети умирали на глазах у родителей, старики — на глазах у молодых, жены — на глаза у мужей.

Голодающие. Большая их часть оставалась в деревнях и уездах, но некоторые каким-то чудом добрели до губернского города. Надеяться им тут было не на что. Хлебные склады Самары пустовали.

Съеденное за завтраком в ресторанном купе яйцо бенедикт с лососем подступило к горлу. Вера и ее сопровождение занимали целый вагон, путешествие прошло в комфорте и роскоши. Тем сильнее был контраст с увиденным здесь.

— Не надо никого тащить в ОГП, — объясняла Вера капитану встретившего их отряда. — Я побеседую с купцами непосредственно на хлебной бирже. Не стану надолго отрывать занятых людей от работы. Мне нужны не аресты с обысками, а дружеские беседы… для начала. Вот список тех, кого следует пригласить.

На улицах истощенные люди послушно расступались, понукаемые огэпэшниками, но взглядов со столичных гостей не спускали. Один из солдат обронил рукавицу, костлявый ребенок рухнул ему под ноги, схватил ее и стал жевать — видимо, в голодном бреду решил, будто ему подали хлеб. Солдат посмотрел на него ошеломленно и отбирать предмет казенного снаряжения не стал. Саша, изначально намеревавшаяся молчать, не выдержала и, повернувшись к Вере, процедила:

— Солнце, под которым каждому отведено его место, да? Такое место вы отводите этим людям? Место на мостовой, чтобы подохнуть от голода?

— Как говорят англичане, слезьте со своей высокой лошади, — поморщилась Вера. Ее лицо оставалось спокойным, даже безмятежным, но руки то и дело поправляли воротник дорогого пальто безо всякой необходимости. — Наша социальная и экономическая политика может быть несовершенна, но основные причины голода — недород, засуха и неизбежная после гражданской войны разруха. Если бы победили ваши Советы, вы столкнулись бы с тем же самым. И тогда, возможно, я бы спрашивала вас — это и есть ваше торжество равенства и справедливости? Как знать, может, так было бы проще… На свой лад. Но что есть, то есть. И сейчас вы увидите: что может быть сделано, то делается.

Дошли до хлебной биржи — белого здания с мраморной лестницей и четырьмя стройными колоннами. Здесь их ожидали: столы, за которыми обыкновенно сидели клерки, теперь пустовали. В проходе лежал перечень биржевых котировок, и Саша случайно на него наступила, оставив грязный след.