Завеса

Кол аолам куло
Гешер цар меод.
Вэ аикар, вэ аикар
Ло лэфахед клал —

Весь мир – от бездн до звезд —
Очень узкий мост,
Но, главное, в юдоли праха
Вообще не испытывать страха.

Перед каждой молитвой опять и опять пели на идиш:

Эйн, цвей, драй,
Киндерлех, вос шлофт ир?
Сы шойн цайт «Мойди» довэнэн, эйн, цвэй, драй, фиер.
Ныт гедовэнт, нор гешлуфэн.
Вос жэ лейбт ир ойф дер велт?
Мит вос вэтер кумэн ойф енэр велт? —

Раз, два, три,
Все вы, детки, спите.
Час настал с утра молиться, —
Но лишь сном измяты лица.
С чем вы пришли на этот свет?
С чем вы придете на тот свет?

Но самой любимой песней малыша, как и всех брацлавских хасидов, была трогательная по мелодии, печали и какому-то удивительному свету «Песня трав» рабби Нахмана, от которой у Берга по сей день наворачиваются слезы на глаза. Этой песней хасиды Брацлава обычно завершали субботние и праздничные дни:

Знай,
Что у каждого пастуха,
Что у каждого пастыря
Среди пастбищ, лесов и нив
Свой особый мотив.

Знай,
Что у каждого стебелька травы
Своя особая песнь.
И песня пастушья в сени дубрав
Возникает из песни трав.

Как прекрасно,
Всю горечь поправ,
Слушать песню трав,
К небу душою взывать,
Имя Его воспевать.
И, полнясь мотивом прекрасным,
Изнывает сердце желанием страстным.

И когда переполнится сердце
Через край песнею той,
Оно тягой изноет к Земле Святой.
И вливается в сердце, мерцая вдали,
Божественный свет Святой земли.

И из песни трав – меж лесов и нив —
возникает в сердце мотив.

Первое воспоминание – он, малыш, сидит на книге, которая кажется огромной. Вокруг сплошной стеной бородатые приветливые лица, и рука отца водит его ручкой по буквам. После трех сестер он был долгожданным сыном. В четыре года Берг веселился, перепрыгивая предметы, как Бог перепрыгивал дома евреев в ночь перед Исходом, уничтожая египетских младенцев. Малыш кричал «Пасах», то есть «перепрыгнул» – в предвкушении праздника Пейсах. Весело и бойко задавал четыре «трудных» вопроса взрослым на вечернем пасхальном седере.

В тот же год он уже свободно читал и потрясал памятью, запоминая целые фрагменты молитв, псалмы Давида, оперируя цифрами и буквами. Его уже тогда прозвали – «илуй» – обладатель незаурядных способностей.

Когда ему исполнилось тринадцать, и он стал совершеннолетним, в день бар-мицва он читал по памяти фрагменты недельного комментария к Торе. Отныне мальчик участвовал в молитвах наравне со взрослыми.

Единственным из великих учителей, кто сам составлял молитвы, был рабби Нахман. Отец рассказывал о жизни рабби Нахмана каждый раз словно бы по-новому. Слушатели выглядели как благодарные дети, среди которых, судя по вопросам, самым взрослым казался ребенок Берг.

Где-то там, за пределами кварталов Бней-Брака, и, тем не менее, совсем рядом, был другой мир со своими событиями и не похожими на окружающих его хасидов людьми. Лишь изредка пугающим грохотом долетали до него звуки того мира. По озабоченным лицам отца, матери и старших сестер, он понимал, что происходило нечто тревожное.

Он на всю жизнь запомнил, как летом сорок восьмого года, некий Бен-Гурион, который не носил не то, что черную шляпу, а простую ермолку-кипу, провозгласил государство Израиль, не собираясь дожидаться Мессии, что, по мнению хасидов, было большим грехом. Наказание не заставило себя ждать. Самолеты египтян, врагов евреев еще со времен фараона, бомбили соседний Тель-Авив, убили ни в чем не повинных женщин и детей. А Бен-Гурион даже не предупредил сигналом тревоги. Впервые в жизни маленький Берг, чувствовавший себя в безопасности за пазухой отца и матери, ощутил полнейшую беспомощность и про себя решил: вырастет и выучится на летчика, чтобы отомстить приспешникам фараона новой казнью египетской – бомбардировкой. Он даже думать не хотел, что этому могут помешать черная шляпа, талес и цициот.