Завещание

– Не стоит так драматизировать, сестричка, ведь она сама так захотела, ее никто не заставлял. И если я правильно помню, ты же первая и выступила, сказала: «мама, ты должна это сделать. Это твой единственный шанс, мама». И прочие красивые слова в том же духе.

Пусть никто не говорил ей об этом прямо, но Анни знала. Что так оно все и будет. Они забрали у него все. И теперь она хотела знать. Кто что сделал? Чья это была идея? Под чьим руководством? Как все происходило?

Эско откашлялся.

– Что ж, возможно, мы пригрозили ему, так, самую малость. И обманули. Во всяком случае, я уж точно. И что ж, пожалуй, я действительно забрал у него все, все, что только смог. Но ведь ты тоже была рядом, и ты во всем соглашалась со мной. А теперь ни с того ни с сего переметнулась обратно. Назад к своим убеждениям.

– Да, и снова взялась за свое. Нос задрала. Ну и как, хорош вид сверху?

Это был Лаури. Его глаза потемнели, чего с ним не бывало уже давно, и Анни не могла взять в толк, почему.

Эско чуть нетерпеливо махнул Лаури, чтобы тот замолчал и дал ему возможность продолжить.

– Все мы, кто собрался здесь, ни в чем не виноваты. Мы не строили никаких злокозненных планов, чтобы прикончить его, Анни, да ведь и ты сама в это не веришь. Слишком много чести этому старому козлу напоследок.

И он взмахнул руками в жесте, который говорил примерно следующее: мы же твоя семья, как же ты можешь так о нас думать?

Но что, если Анни больше не желала иметь такую семью?

Она заколебалась. Может, ей просто примерещилось? Может быть, на самом деле ничего и не случилось? Ведь больше никто из них, казалось, ничего не видел и не слышал. Одинокий старик, который на исходе лет начал курить. Одинокий старик, который уснул с непогашенной сигаретой. Всего делов-то. Несчастный случай. Трагическая случайность.

Но почему тогда это больше никого не удивило? Почему они с такой неохотой пускаются в рассуждения на эту тему?

– Дом загорелся не сам по себе.

Анни не собиралась сдаваться, просто не могла. Словно внутри нее, в самом сердце, что-то зудело и не давало покоя.

– Нет, этого никто не говорил.

Это неожиданно Воитто подал голос.

Анни уставилась на брата. Его внешность, так похожая на отцовскую, словно путешествие во времени.

– Что ты хочешь этим сказать?

Хелми взмахнула своей зажженной сигаретой.

– Он не был заядлым курильщиком, и в этом-то и кроется причина несчастья. Он курил в постели. И уснул. Он просто не подумал, как следует затушить окурок. Так заядлые курильщики не поступают.

Тату кивнул.

– Точно, так оно и было. Вспомни, сколько там этого старого сена в стенах. Ему много не надо, чтобы вспыхнуть. Горело даже лучше гаража, – когда думаешь об этом теперь, тот пожар воспринимается чем-то вроде подготовки.

И Тату с довольным видом закурил.

– Но вы забываете одну вещь, – заметила Анни.

Хелми уставилась на нее. Взгляд был нечитаемый. Анни отчетливо почувствовала, как сестра где-то внутри себя захлопнула дверь, да так, чтобы Анни больше не смогла ее открыть. Она потеряла доступ к своей сестре и, если правда не выплывет наружу, Анни уже никогда не сможет достучаться до нее.

– Вот как? – сказала Хелми.

– Ведь он не курил.

– Да ну? И откуда тебе стало это известно? – едко поинтересовался Лаури. – Тебя же не было дома.

Эско перебил его.

– Теперь это уже не важно. Может, он начал курить. Может быть, и нет. Мы ничего об этом не знаем. Возможно, развод так сильно повлиял на него, что он…

– Пентти не из тех людей, кто сводит счеты с жизнью, и вы это знаете. Скажи, Воитто? Ты же был там? Ты же понимаешь, что я имею в виду?

Анни взывала к брату, а тот сидел совершенно тихо и молча смотрел на нее. Прямой, как палка, ни один мускул на лице не дрогнул.

– Да, как это должно быть замечательно, Анни, иметь ответы на все вопросы. Но разве ты сама не понимаешь? Все оказалось для него слишком круто. После развода он уже не был прежним Пентти, но ты ничего об этом не знаешь, потому что тебя здесь не было. Или как, мама?

И Хелми протянула к матери руку, прося о поддержке. Но Сири молчала. Только немного поерзала на стуле, а потом снова замерла. 

* * *

Сири рано заметила, что Анни была иного сорта, нежели ее первые дети. Казалось, она с самого начала была единственной, самой по себе, самостоятельным индивидуумом. Она никогда не плакала и никогда не просила о помощи, но если уж что-то втемяшивала себе в голову, то никакие уговоры на нее уже не действовали. То же самое происходило сейчас, когда Анни решила докопаться до самого дна и узнать, что же на самом деле произошло с Пентти. И она не успокоится, пока не узнает правду.

А какая она на самом деле, эта правда?

Что ни говори, а ведь в ней много всего может быть намешано. Например, правда в том, что теперь Сири чувствовала себя свободной. Прежде, несмотря на развод, она постоянно жила в ожидании, что на горизонте вновь появится Пентти и вторгнется в ее дом, в ее жизнь.