Завещание

И тогда нельзя исключить, что такой человек может навредить кому-нибудь – самому себе, животному или другому человеку, – потому что он дичает и, в сущности, становится антигуманным. Словно всеобщий договор с человечеством, который мы подписываем, когда вступаем в этот мир, оказался расторгнут и больше не действует.

Становится сложнее судить человека – к примеру, такого как Пентти, если принять во внимание, что он с самого начала придерживался странных взглядов на то, что заключается в самом понятии «человек», и что именно входит в этот всеобщий договор. Откуда эти взгляды взялись – это отдельный вопрос, в котором тоже следует разобраться. А если добавить сюда одиночество, эту заразную силу, с которой невозможно не считаться, то легко догадаться: все, что он делает, он делает отнюдь не со зла. Впрочем, зло, пожалуй, тоже может присутствовать в его поступках, но как ему это понять, если человек уже не помнит, где верх, где низ, что хорошо, а что плохо? 

* * *

Совсем как у Хирво, у Сири в юности тоже была сильно развита интуиция. Она никогда не могла толком объяснить, почему она так чувствовала или знала, но всегда могла определить, где правда, а где ложь, и поэтому всегда полагалась на свою интуицию и позволяла ей руководить своими поступками.

Приняв решение выйти замуж за Пентти, она впервые сознательно пошла наперекор тому, что говорил ей внутренний голос. Но она твердо верила, что вынуждена изменить что-то в своей жизни, а время уже на исходе. Короче говоря, пришла пора стать взрослой. И когда Сири выбрала Пентти и решилась за него выйти, она отодвинула все свои инстинкты в сторону. Зачем долго раздумывать над решением, если ты его уже принял. Но как же тогда остальные решения, все те миллионы решений, которые приходится принимать каждый божий день, каждый час, каждую минуту? Что будет с ними?

Она позволяла Пентти самому принимать решения. Она знала, что не ее это дело – вмешиваться, что это мужчина должен нести ответственность за все, а ей не зачем забивать себе голову.

Но теперь, когда она стала сама себе хозяйка, властная над своей судьбой и жизнью, ей пришлось начать снова прислушиваться к своему внутреннему голосу, что было непривычно. Не в новинку, но непривычно. И тогда ее инстинкты вернулись к ней. Сири вновь ощутила в себе то же, что ощущала еще ребенком; она по-прежнему не могла подобрать ему названия, но теперь ей было на это наплевать.

Это чувство имело даже свое физическое воплощение. Оно зарождалось у нее где-то в паху, но имело сильную связь с ее эмоциональной сферой, поэт сказал бы с сердцем, но Сири поэтом не была, она являлась всего лишь пятидесятипятилетней женщиной, которая никогда не умела удовлетворять саму себя и уж подавно не получала удовлетворения от своего мужа; и, наверное, если многие и могут прожить всю жизнь, так ни разу не испытав оргазма – но только не Сири, – ее потребности, нет, ее инстинкты набрали слишком большую силу и грозили взять над ней верх.

Онни засыпал рядом с ней, а она еще долго лежала и ворочалась в постели, не в силах уснуть. Небо предательски светлело за окном, хотя еще царила полночь.

Сири так и не смогла привыкнуть к белым ночам, хотя прожила на севере куда дольше, чем в своем родном краю. Словно само ее существо протестовало против этого места, словно кричало «забери меня домой, мне здесь не место», но было уже поздно возвращаться домой, ведь дома больше не было – скоро уже сорок лет минет с тех пор, как он сгорел, а деревушка оказалась по ту сторону границы, в России, хотя тогда это был Советский Союз. Впрочем, как врага ни назови, он все равно останется врагом.

Если бы Сири умела удовлетворять себя, она бы обязательно это сделала, мастурбировала бы, пока не уснет рядом со своим спящим сыном, но за неимением лучшего она принималась бродить по спальне, прислушиваясь к размеренному дыханию Онни.

Она расхаживала по маленькой комнатке туда-сюда. Остановилась и поглядела на себя в зеркало. Сквозь тонкую сорочку проступали очертания ее тела. Сири погладила себя по груди, потом ее ладони спустилась на ребра, миновала талию и остановилась на бедрах. Крутясь и поворачиваясь, она увлеченно разглядывала себя в зеркале.

Можно ли любить меня? – думала она.

Существую ли я?

Тут Онни заворочался во сне, и Сири поспешно легла рядом с ним, испугавшись, что сын может проснуться и начать искать ее, как он делал всякий раз, когда засыпал в своей собственной кроватке.

И вот, пока Сири лежала в постели и ждала, когда ее сморит сон, а тот, как назло, все никак не шел, она, наконец, решила, что сделает это. То самое, о чем упоминала Хелми, и что саму ее тогда рассмешило, почти рассердило и даже немного обидело. Нечто такое, о чем она бы никогда не подумала, что захочет или сможет сделать. Сири схватила лежавшие на прикроватной тумбочке тетрадку с ручкой, которыми обычно пользовалась, чтобы составлять списки покупок, и вместо этого составила объявление о знакомстве.