Завещание

— В греческом алфавите нет мягкого знака, — сказал Василий, — а в мордовском, если верить словарю, он есть и есть в огромном количестве. Отсюда и трудности перевода.

— При чём тут мягкий знак? К корню прибавляют суффиксы, окончания, ещё какую-то хрень.

— Мальчики, — сказала Надежда, — и попробуем перевести совместными усилиями. Отдельные слова мы же перевели. Язык оказался эрзянский.

— Да какая разница, какой язык. Думаете получиться?

— Думаю — да. Я преподаватель русского языка, во всех этих суффиксах, наклонениях, спряжениях, падежах я разбираюсь.

— Если бы английского, а то русский.

— А чем русский хуже? Я думаю, что первые два слова надо читать как мялень азома, что согласно словарю, означает завещание. Логично?

— Логично, — согласился Владимир.

— Дальше идут слова: мон нумолов дригон каритон. «Мон» — это местоимение «я», а три непереводимых слова — имя, отчество, фамилия.

— У мордвы есть отчества?

— Переняли у русских. Как звали твоего прадеда, Васенька?

— Э-ээ… Харитон Григорьевич Зайцев.

— У венгров, дальних родственников мордвы, имена пишутся не как у русских. Сначала идёт фамилия, потом отчество или прозвище, потом собственно имя. У китайцев также, но это не важно. Посмотрите, Володя, как переводиться слово «нумол»?

Владимир заглянул в компьютер.

— Заяц, — радостно сообщил он, — Надежда, давайте на «ты».

— Хорошо. Допустим, что буквы «х» у эрзи нет, тогда слово «каритон» — это Харитон, а «дригон» — это отчество — Григорьевич. В тексте есть похожее слово — «дриго», перед ним — «цёрам». «Цёра» — парень, сын. Очень часто мужчины называют своих сыновей в честь своих отцов. Значит — «цёрам Дриго» — сын Григорий. Соответственно — стирм Олдай, это дочь… Как бабушку звали, Васенька?

— Баба Дуся.

— Евдокия. Ну, Дриго на Григория тоже мало похож. Значит это дочь Евдокия. У нас получилось: «Завещание. Я, Зайцев Харитон Григорьевич»… Разбираемся дальше.

Разбирались они ещё часа три и выяснили, что деньги и некие ценности спрятаны и хранятся в кресте на могиле тестя и тёщи завещателя, которых зовут соответственно: Чавкин Квомонь Квилё и Чавкин Доронь Марква.

— Ну и где они похоронены? — спросил Владимир Алексеевич.

Василий замотал головой.

— Хорошо, зайдём с другой стороны: где похоронен твой прадед?

— Не знаю, — честно признался Василий. — И я сомневаюсь, что такие имена будут написаны на православном кресте.

— То есть, ты намекаешь, что мы не знаем не только где искать, но и кого искать?

— Ну да.

— С тобой не соскучишься, Василий.

— Спокойно, мальчики, — сказала Надежда. — Сейчас разберёмся. Квилё это имя. Допустим, что у мордвы не было буквы «ф», как и у русских. Преподобный Серафим Саровский называл себя Серахвимом.

— «Х» у мордвы не было, — сообщил Владимир Алексеевич.

— Я помню, — ответила Надежда, — а значит «кв» это «ф». Филё… Филё… Что за имя такое?

— Филя, Филипп, — сказала Люба.

— Точно, — согласилась Надя, — Фомонь, Фомо…

— Фома, — подсказала Люба.

— Владимир, у тебя гениальная жена.

— Я знаю, — согласился Владимир Алексеевич. — Значит мы ищем Чавкина Филиппа Фомича и …?

— И Чавкину … Марква? Марфа. А вот на счёт отчества, даже никаких мыслей.

— Хрен с ним, — отмахнулся Владимир, — значит мы ищем могилу Чавкина Филиппа Фомича и Чавкиной Марфы Батьковны.

— Ну как-то так, — согласилась Надежда.

— Тогда ещё один вопрос, не очень существенный, — сказал Владимир Алексеевич.

— Какой? — спросил Василий.

— А если наш клад уже нашли?

— Нет, не нашли. Отец, а потом и я следили за всеми сообщениями о находках, хоть как-то напоминающие клад. В нашем городе и его окрестностях за последние сто лет ничего не находили.

— А зуб мамонта?

— Володь, какой же это клад?

— Это я просто проверить твои слова. Действительно следишь. Ну, и где мы будем искать чету Чавкиных?

— На кладбище.

— Это понятно, Вася. На каком?

— На самом старом, на Заречном. Там давно уже никого не хоронят.

— Если дать денег похоронят и там, — сказал Владимир Алексеевич, — надо проверить.

С этими словами от сел за компьютер.

— Действительно — Заречное самое старое, два других более молодые. Ну, что же — поехали.

Они бродили по кладбищу часа четыре и вышли с него перемазанные землёй, обожжённые крапивой и абсолютно без результата.

— И почему ему взбрело в голову прятать клад на кладбище? — спросила Люба.

— Крест на могиле может долго простоять, — стал объяснять Василий, — лет сто, а то и двести. Хотя я думаю, что прадед надеялся, что Советская власть так долго не простоит.

— Ну, власть простояла, — возразил Владимир Алексеевич, — а если за могилой не ухаживают или, если она не всесоюзного значения, то могут лет через семьдесят, а то и через пятьдесят снести.

— А за ней кто-то ухаживал? — Люба посмотрела не Василия. — Нет? И ты, Володя, сказал это после того, как мы четыре часа бродили по кладбищу?

— Ну, забыл, Любаш. И всё равно надо было проверить. Клад, по утверждению Василия, никто не находил. Значит — не там ищем.

— А где надо? — спросила Люба.

— Не знаю. Думаем, завтра созвонимся.