Завещание

Но теперь, приехав слишком поздно, бедная женщина простить себе не могла этого.

Вчуже тяжко было видеть, как она убивалась над гробом отца, после панихиды!.. Княгиня Рядская разливалась в слезах, на неё глядя; и все многочисленные знакомые и родственники гораздо более расстроились её отчаянием, нежели смертью самого генерала. Ольга Всеславовна втайне была скандализирована такой несдержанностью; но по наружности была очень расстроена и тронута положением своей бедной падчерицы… Однако она не рискнула, при людях, явно высказывать ей симпатию, помня слово, вырвавшееся «у этой сумасшедшей», когда её привели в себя из обморока и она было бросилась к ней с объятиями.

— Уйдите от меня! — закричала, увидав её, Анна. — Я не могу вас видеть, вы убили моего отца!

Хорошо, что в передней были одни лакеи! Но вновь это выслушать, при многочисленных свидетелях, генеральша рисковать не желала.

При том она была чересчур встревожена: гости, собравшиеся на панихиду, навезли цветов и «полоумная княгиня» вздумала, с помощью других двух дам, сама украшать ими гроб и в особенности изголовье… Трудно представить себе, что вынесла Ольга Всеславовна, глядя, как все эти руки рылись в складках кисеи, в рюше, под покровом, чуть ли не под самой атласной подушкой… Ещё немного и она могла бы непритворно упасть в обморок.

Она всегда хвалилась, что у неё крепкие нервы, и точно это была правда; однако за эти дни и их крепость, видно, не выдержала, потому что она долго не могла в ту ночь заснуть, и ей то и дело Бог весть что мерещилось… Едва к утру заснула Ольга Всеславовна, да и то ненадолго.

Тёмная ночь ещё стояла над спавшим городом. Мрак и тишина воцарились наконец в успокоившихся меблированных комнатах, где в целой анфиладе пустых покоев крепче и спокойнее всех спал вечным сном генерал Дрейтгорн. Невыразимо торжественно и спокойно рисовалось лицо его среди пёстрых цветов, лоснясь в свете нагоревших восковых свечей. Между чёрными бровями застыла складка, словно он не переставал и теперь озабоченно решать глубокую думу; а тонкие губы крепко были сжаты, как и при жизни, когда он принимал твёрдое, непоколебимое решение.

В этот самый неподвижный час ночи, когда над усопшим смолкло монотонное чтение псалтыри, и чтец, еле добравшись до ближнего дивана, растянулся на нём и храпел богатырски, — Анна Юрьевна видала во сне отца своего, но в совершенно новом виде. Она рассказывала впоследствии, что на неё, против ожидания, как только легла она, истомлённая слезами, вдруг снизошло такое полное, ясное спокойствие духа, будто кто снял с неё невидимый гнёт. Не то чтобы она забыла, что отец её умер, что его нет в живых, — нет! Она ни на секунду не забывала свершившегося; но оно не казалось более таким тяжким, горьким, непоправимым бедствием… У неё явилось вдруг не размышление и не вывод из каких-либо умствований, а безотчётное сознание, убеждение, что не из чего так убиваться, что в конце концов — всё равно! Немного ранее или позже — разве в том суть?.. Отец её умер; она — ещё жива; а через каких-нибудь полстолетия — не всё ли это равно?.. Оба будут мертвы, — и оба будут живы!.. Да! — будут, будут живы!.. Как оба живы и ныне и вовеки. Они не виделись десять лет; отец не успел благословить её. Но он хотел её благословить, и благословение на ней пребудет; пребудет тоже, несмотря на продолжение временной разлуки и их любовь, — бессмертная любовь, всё переживающая, единый вечный союз духа…

И торжественный покой снизошёл на неё в силу этой уверенности, сразу её осенившей как бы вышним, животворящим светом. Не успела она сомкнуть в сладкой дремоте усталых глаз, как увидала его пред собою. И видя, всё же помнила, что для земной жизни он мертв, но не смущалась этим более… Пусть так, — если таков закон предвечный! Пусть так, — если земная смерть возрождает к такой неизъяснимо-светлой чистоте и сияющей радости, облечённым в которые явился он ей ныне.

Он подошёл к ней. Он положил ей на голову руку, и она почувствовала, что он о ней молится… Так делывал он иногда, когда она ещё была ребёнком, при жизни её матери. Но тогда она не знала, что отец мысленно творил молитву; теперь же она чувствовала это, как чувствовала и знала каждое слово этой знакомой молитвы, вторя ей, молясь вместе и заодно с отцом.

Это была такая ей родная, такая чудная молитва! Каждый звук в ней, каждое слово порождало отрадные чувства, — трепетное умиление, радость, светлую надежду!.. Она горячо молилась и в то же время думала, как могла она забыть эту молитву?.. Как могла так долго не говорить её, не помнит её высокого смысла?

Она знала, что давно не молилась этой простой, умиротворяющей и всеразъясняющей молитвой. Она сознательно давала себе слово отныне всегда ею молиться и научить ей мужа и детей, радуясь их радости, когда они узнают от неё истинный смысл её и утешительное значение.

И с чувством глубочайшего мира в душе, с радостным сознанием великого откровения сообщённого ей отцом, Анна спокойно, крепко уснула…

* * *