Завещание Аввакума

Офицеры часто между собой довольно зло посмеивались над Редигером; особенно усердствовал лейтенант Плавский, любимец капитана и старшего офицера. Уже дважды Редигер резко отвечал на его колкости, дважды кают-компания с трудом разводила едва не назначенную дуэль. Ситуация понемногу накалялась, но начальство ничего не предпринимало, будучи явно и всецело на стороне русского лейтенанта.

Однажды утром Плавский неожиданно попросил всех свободных от вахты офицеров срочно собраться в кают-компании, выгнал из нее вестовых, запер изнутри дверь и публично обвинил Редигера в воровстве! По его словам, мичман вчера вечером после карт украл у него из кармана кителя портмоне с вензелем «МП» («Михаил Плавский»), в котором лежали триста рублей только что выигранных денег. Плавский хватился их перед сном, стал искать, потом вспомнил, что китель его висел на стуле у ломберного столика и был момент, когда в каюте Редигер на несколько минут оставался один. Больше никто украсть деньги не мог.

Скандал получился очень неприятный. Редигер покрылся пятнами, чуть не кинулся с кулаками на Плавского, потом дал честное слово дворянина, что никаких денег не крал, начал оправдываться. Вид у него был жалкий. Офицеры были смущены — неслыханная вещь, пятно на весь корабль! Скажешь кому, что ты с «Мономаха», и услышишь в ответ — «А! С того, где офицеры друг у друга деньги воруют?». Разговоры и объяснения поэтому велись только шепотом, чтобы не слышали нижние чины.

В конце концов, старший офицер взял двух лейтенантов (в том числе и Благово), а также Плавского и Редигера, и они пошли толпой обыскивать каюту последнего. Портмоне с монограммой «МП» нашли очень быстро — под периной в ногах. На Редигера невозможно стало смотреть: он что-то лепетал, даже заплакал от унижения, обещал застрелиться, но упрямо утверждал, что денег этих не крал.

Что-то во всей этой истории не понравилось Благово. Он тоже недолюбливал Редигера, но считал его лично честным человеком. Не может такого быть! Но если лифляндец портмоне не брал, значит, ему его подбросили. Неужели? Неужели для того чтобы сплавить неприятного ему сослуживца, второй, русский офицер, пошел на такую чудовищную ложь, провокацию, такое попрание чести своего товарища — моряка? Этого тоже, казалось, не могло быть.

И Благово решился. Он отлучился из каюты, разыскал корабельного слесаря, и тот на вопрос, делал ли он недавно какие-нибудь ключи для лейтенанта Плавского, простодушно ответил, что сделал ключ две недели назад. И у него, кажется, остался восковой слепок, который он хотел перетопить на свечку, да все недосуг.

Со слепком в руках Благово пришел в кают-компанию и так же запер за собой дверь изнутри. Все свободные офицеры пароходофрегата стояли вокруг жалкого, потерянного Редигера, который несмотря ни на что упрямо твердил: «Я застрелюсь, но я не вор! Я сейчас уйду и застрелюсь, но я не вор! Потом, когда-нибудь, господа, уже после меня, вор будет найден; помяните тогда мое доброе имя, потому что я не вор!». Но большинство офицеров ему уже не верило, и злые обвиняющие голоса перекрывали немногие сомневающиеся.

Благово пробился сквозь эту толпу, подошел к мичману и сказал:

— Редигер, дайте-ка мне ключ от вашей каюты.

И тот, затравленный, машинально вынул из кармана сюртука ключ и протянул ему. Павел Афанасьевич вложил ключ в восковой слепок, и тот точно совпал всеми бороздками.

В общем гвалте манипуляции с ключом заметил только Плавский и сразу же все понял. Он стал пятиться, побледнел, лицо его стало невыразимо отчаянным. По этому искаженному лицу лейтенант Благово и ударил лейтенанта Плавского.

Гвалт мгновенно стих. О том, что было после, Благово никогда не любил вспоминать. Но по окончании этого ужасного дела Плавский перевелся, как ни в чем не бывало, в тюремное ведомство и уехал служить на Акатуй. Оскорбленный Редигер тоже ушел со службы и живет сейчас в своем имении под Ковно, ненавидя всех русских, кроме одного. Каждый год Благово получает от него в Рождество и именины по короткому письму с неизменной благодарностью в конце «за спасенную честь». Ну, а самого лейтенанта Благово через месяц вызвал к себе командир броненосной дивизии и сказал, нехорошо улыбаясь, что с таким прозорливым умом ему надо служить не во флоте, а в полиции. И что он готов дать рекомендацию.

Павел Афанасьевич и без адмирала чувствовал, что после случившейся истории ему трудно будет служить на «Мономахе», да и вообще на флоте. Кому нравится видеть каждый день человека, вскрывшего на всеобщее обозрение такую помойку. Тень от гнусного, мерзкого скандала неизбежно падала и на него…