Завещание фараона (СИ)

— Нет… Я иду… а на дороге… валяется кошелёк… триста колец… Золотом… Я и купил…

— Угу… — ласково кивнула женщина. — Купил. За триста колец. Золотом! Придумай что поумнее! Кто такие деньги посреди мостовой оставит, помилуйте боги! Ну, раз принёс, что теперь? Не пропадать же добру! Ставь на стол.

— Мама… — сын расплылся в глупой улыбке.

Катути взяла кувшин, критически оглядела со всех сторон — и с размаху разнесла о стену.

— Мама!.. Это же вино!.. — взвыл пьяница, мгновенно трезвея.

— Ничего. Наглеть не будешь, — наставительно вымолвила Катути.

Агниппа давилась смехом, переглядываясь с Мена. Советник тоже с трудом удерживался, чтобы не рассмеяться.

И тут со двора донеслось громкое ржание, которому откликнулись кони под навесом.

Все невольно вздрогнули.

В дверь требовательно постучали.

Все, кто находился в комнате, побледнели и обменялись взглядами — кроме сына Катути, который, стоя на коленях, обливался слезами над разбитым кувшином.

Агниппа невольно сжала пальцами воротник рубашки.

Катути облизнула пересохшие губы.

— Это те, кого ты ждала вчера вечером? — негромко спросил Мена.

Крестьянка судорожно вздохнула и коротко пожала плечами. Взгляд её беспомощно скользнул вокруг.

Стук повторился.

Ещё раз вздохнув, женщина распахнула дверь — и лицо её стало белее погребальных полотен.

Во дворе, на прекрасном скакуне мышиной масти, ожидал всадник. На тонкой рубашке с широкими рукавами, нарамнике, блестя под солнцем золотом и красной эмалью, лежал широкий ворот, ускх, а концы пояса, стянувшего талию визитёра, изящно ниспадали вниз, по складкам верхней схенти, под которой угадывались несколько нижних — впрочем, нисколько не стесняющих движений всадника. Строгое худое лицо казалось треугольным в обрамлении красно-белого полосатого платка-клафта.

Серебро посверкивало в утренних лучах на узде и стременах коня.

Катути покачнулась и схватилась за косяк двери.

— Здравствуй, Катути, — бесстрастно произнёс незнакомец.

— Здравствуй, господин мой, — пролепетала несчастная.

— Итак, ты приготовила подать?

В ветвях дерева прошумел ветер.

Крестьянка провела языком по губам.

— Я, господин мой… Добрый господин мой… — она опустила глаза и еле слышно прошептала: — У меня ничего нет. Ты же знаешь, какой у меня сын… Я же платила… я исправно платила всю жизнь! Сжалься, господин мой. Сделай снисхождение по моим затруднениям. Дай мне срок… не присылай стражу… Клянусь всеми богами, господин мой, я всё заплачу, — она молитвенно сложила руки, ловя взгляд приезжего.

Всадник утомлённо вздохнул. Лицо его не выразило ни малейшего участия.

— Катути, почему меня должны волновать твои проблемы? — осведомился он. — Засуха ударила по всей деревне, не только по тебе. Если я всем начну делать поблажки, мне, глядишь, нечем будет и перед казной отчитаться! Между тем ты одна не можешь заплатить. Все остальные нашли средства.

— Но, господин мой, я вдова. Мой сын…

— Ты задолжала всему селу. И мне больше всех. Я строго наказал своего управляющего, когда узнал, сколько он дал тебе в долг, пользуясь тем, что я был в столице… Если бы служба не призывала меня постоянно находиться при гарнизоне, уверяю тебя, ты не получила бы и медного кольца. Посчитаем, сколько этот ненормальный дал тебе? Корову для вспашки поля — это я оцениваю, с процентами, в двенадцать медных колец; два мешка зерна — пять медных колец. Мешок муки — десять. Кувшин масла — девять.

— Сжалься, господин мой…

— Итого тридцать шесть колец медью. Тридцать шесть, Катути!

— Откуда же у меня такие деньги, господин мой? — прошептала крестьянка.

— И девять колец — сумма подати. — Вельможа не спеша похлопывал свёрнутой плетью по открытой ладони. — Что прикажешь мне делать с тобой, Катути? Я ведь мог сразу прислать своих людей, но я решил сначала поговорить… И вот твоя благодарность за моё великодушие?

Женщина судорожно вздохнула и медленно опустилась на колени.

— Умоляю, господин мой… Сжалься! Я найду… я найду деньги на подать!

— А долги мне? — осведомился всадник.

Катути молчала.

— О чём ты думала, когда занимала?.. Что я не узнаю? Это почти воровство, Катути.

— Господин мой…

— С меня хватит нытья. Ты не можешь заплатить — что ж, прекрасно. Я пошлю своих людей. Твою утварь и домишко продадут, а тебя с сыном угонят в рабство, как всех несостоятельных должников. Не знаю, сколько я получу с такой тощей скотины, как ты, но, думаю, долг покроет… — он хмыкнул, скользнув по женщине оценивающим взглядом. — Прощай!

Вельможа дёрнул коня за повод, но Катути, забыв себя от отчаяния, вцепилась в стремя.

— Сжалься, господин мой!..

Воин ударил крестьянку по голове рукояткой плети, оправленной в золото, и Катути упала в пыль, почти под копыта.

— Остановись!

В этом звонком, полном негодования голосе звучал приказ.

Мужчина придержал коня и с удивлением обернулся.

В дверях хибарки стоял тощий мальчишка в бедной еврейской одежде. Чёрные глаза его гневно сверкали.

Вельможа изумлённо приподнял бровь, глядя на этого наглого щенка, что осмелился так дерзко себя держать.