Завещание фараона

Атрид не выдержал ее взгляда и отвел глаза. Ему мучительно хотелось узнать ее тайну, но тогда пришлось бы открыть ей и свою, признаться в том, кто он. Как золотоволосое чудо отнесется к такому?

К такой беззастенчивой, бесконечной лжи!

— Н-нет, Агниппа, не говори ничего, — тяжело вытолкнул он. — Я не хочу… не могу тебе сказать! Но поверь, ничего плохого в моем секрете нет!

— Я верю, Атрид, — печально ответила девушка, опуская взгляд. — Мне просто хотелось, чтобы между нами не оставалось недомолвок. Вот и все…

Вся душа Атрида перевернулась при этих словах. Ведь ему хотелось — до боли хотелось! — все открыть любимой, во всем признаться, чтобы… но как даже мечтать о таком?.. возвести ее на престол Эллады…

Секунду поколебавшись, юноша небрежно, как бы между прочим, спросил:

— Слышала, Агниппа, наш царь хочет жениться?

Ее лицо сразу открыло Агамемнону всю безнадежность его затеи. Носик девушки недовольно сморщился, а губы исказила неприязненная гримаса.

Презрительно передернув плечами, девушка холодно, полным отвращения голосом, обронила:

— Ну и что?

— Ничего… — печально вздохнув, убито ответил Атрид.

Да, Агниппа его любила, в этом он не сомневался, но она не любила царя. Что победит в ней, любовь или неприязнь, если она узнает?..

Атрид предпочитал не проверять.

Но и оставлять ситуацию «как есть» он тоже не мог, а потому решил потихоньку исправлять свою «царскую» репутацию в глазах возлюбленной.

Причем начать прямо сейчас!

— Ну почему ты так долго сердишься на него? — с мягким укором покачал он головой. — Никогда бы не подумал, что ты такая злопамятная! Нет-нет, не обижайся! Послушай… А вдруг ты на площади ему очень понравилась, а?

— Ага! Конечно! — зло съязвила Агниппа. — «Если б ее поступок не был глупым, я восхитился бы ею!» Какая смешная девочка Агниппа! Какая глупенькая! Ну и простим ее — от нее же ничего, кроме глупостей, не дождешься! Так?..

Глаза ее метали черные молнии. Атрид, опасаясь еще больше рассердить любимую, молчал, закусив губы.

Ну что он мог сказать? Что она и в самом деле поступила глупо, а он — действительно великодушно? Что ни в Персии, ни в Египте, ни в Ассирии царь не потерпел бы подобного?

А все эти логичные доводы — и правда то, что она хочет услышать?

Но что тогда ему сказать ей? Что, боги?..

От бессилия и нелепости ситуации слезы закипали на глазах.

Еще не хватало: великий Атрид плачет! Кому рассказать — не поверят.

— А если бы он встал перед тобой на колени и молил о прощении, как самый презренный раб, ты простила бы его? — сдавленно спросил он.

Агниппа растерялась. Она об этом уже не думала.

— Да! Нет! Ой, не знаю! Боги, Атрид, что с тобой? Что случилось?.. — испуганно сказала она и заботливо утерла со щеки любимого слезу, которую он даже не заметил. — Ну пожалуйста… не надо. Я и не думала… Боги, тебя так обидел мой тон? Прости меня, пожалуйста, прости! Извини. Я совсем не хотела обидеть тебя, дорогой мой… Любимый… Пожалуйста! Я всегда так говорю, когда злая. Но я ведь… нет, я злилась не на тебя! Обещай, что ты простишь меня! Хорошо? Я больше не буду из-за тебя злиться. Никогда! — Агниппа улыбнулась и даже головой помотала для убедительности. — Но и ты постарайся не сердить меня, ладно?

— Ладно, — убитым голосом сказал Атрид и вздохнул.

Больше всего ему сейчас хотелось напиться вдрызг.

Замкнутый круг упорно не хотел размыкаться…

* * *

Все же, несмотря ни на что, в целом Атрид был счастлив. Конечно, проблемы никуда не исчезли, но все они меркли перед любовью, что дарила ему Агниппа. Агамемнон жил их встречами в роще и разговорами наедине со своим золотоволосым чудом, а томительные часы ожидания вознаграждались нежностью, что наполняла их свидания: ласковые пожатия рук, долгие поцелуи, почти беззвучный шепот пылких клятв. А разве ради того, чтобы поносить Агниппу на руках, не стоило потерпеть день?.. В эти скоротечные два часа, что они проводили вдвоем в совершеннейшем одиночестве, Атрид отдыхал душой, забывая обо всем на свете.

Теперь он узнал, какое оно — настоящее счастье.

Разумеется, он не забывал о своем долге государя и каждый день добросовестно являлся разбирать текущие дела. И всякий раз, видя постную мину советника, с трудом удерживался от улыбки.

Спустя шесть дней после памятного разговора в роще царь, не сдержавшись, все же поддел Ипатия вслух:

— Ну что ты словно прокисшего вина хлебнул? Все никак не смиришься с моим решением?

Он сидел на царском кресле в мегароне, наполненном свежим ароматом янтаря, в той самой простой белой тунике, что подарила ему Агниппа. Свет солнца, падавший от входа, красиво блестел на каштановых кудрях молодого правителя.

Ипатий, в золотистом хитоне и красной хламиде, насупившись, смотрел на владыку Афин.

— А ты все витаешь в своих грезах, государь? — резко бросил он. — К чему только это тебя приведет!

Агамемнон и бровью не повел.

— Не знаю, Ипатий, — спокойно ответил он. — Но знаю, что Агниппа любит меня.

— И…