Завещание Гранда

— Это они-то? Нашли страстотерпцев! Они с утра до ночи шуруют, потеют и роют землю носами. Один прибрал к рукам академию, другой решил погреть свои лапки, так сказать, в коридорах власти, третий устраивает делишки, даже когда вкушает сон.

— И как это ему удается? — заинтересовался Гвидон.

— Он вызывает нужных людей. С другими он и во сне не общается. Народишко — один к одному! Ими ничего не потеряно, кроме чести, но честь им — до фонаря. С живым они совладать не могли, теперь отыгрываются на мертвом. Больше всего они боятся, чтоб их не начали сравнивать с Грандом. Поэтому и встали стеной. Интеллигентская лимита! — вдова стукнула кулаком по столешнице, и браслеты на ее смуглых запястьях угрожающе зазвенели. — Стоило бы их всех замочить. Но — не в сортире. Это для них слишком благородное место. Тоже и дамочки хороши. Все как одна берут реванш. И те, которых Гранд удостаивал, и те, которых не удостоил. Впрочем, таковых не осталось. Послушать их — так он всех лелеял.

— Смерть неразрывна с мифологией, — примирительно произнес Гвидон.

— Мне эти курицы по барабану, — вдова саркастически усмехнулась. — У каждой из них своя заноза. Но Долгошеины и Полуактовы увидят, что они просчитались. А также — вся прочая шпана. Я поклялась, что выпущу книгу, и книга выйдет, будьте уверены. Я клятву сдержу, хотя и не знаю, как далеко придется зайти. К несчастью, еще одна преграда может действительно стать решающей. И Евдокия Вениаминовна сказала, что на земле вы один способны помочь мне в моем положении.

— Тетка на сей раз необъективна, — скромно проговорил Гвидон, — ведь я ей не чужой человек.

— Она — твоя родственница?

«Это мило, — подумал Гвидон, — говорит мне „ты“. И непонятно, как реагировать».

Он подавил в себе искушение ответить ей тем же. Есть закон: когда беседуешь с работодателем, любое панибратство запретно.

— Она была близкой подругой матери. В детстве я звал ее «тетя Дуся».

— А в юности? — спросила вдова.

«Дает мне понять, что я — мальчишка», — с горечью подумал Гвидон.

— Это зависит от ситуации. Когда уж очень тянет пожаловаться, я называю ее «Евдокиюшка». Когда она рискованно шутит, я ей говорю: «Эдокси».

— Очень куртуазно.

— Ей нравится.

Оба синхронно себе представили Евдокию Вениаминовну и так же синхронно улыбнулись. И «Евдокиюшка» и «Эдокси» не слишком вязались с ее величественным и даже монументальным обликом. Но царственный покой был обманчив — с неукоснительной центростремительностью в ее руках сходились все нити. Все токи, пульсируя и содрогаясь, естественно сквозь нее проходили, однако не только ничем не вредя, но заряжая витальной силой. На сжатых губах мерцала улыбка, полная дьявольского всеведенья.

— Я объяснила ей ситуацию — мне необходим человек, способный понять варварский почерк. Муж мой объявил вне закона не только всякие ноутбуки, но даже пишущие машинки. Он утверждал, что Шпенглер прав: цивилизация — враг культуры. И не уставал повторять, что между вербализованной мыслью и пальцами недопустимы посредники. Тем более пальцы связаны с мозгом и поджигают его, как спички. Не сомневаюсь, что так и есть, но я-то в беспомощном положении. Я спросила у вашей покровительницы, не знает ли она чудодея, который справится с этим делом…

— И она пробасила: «Мне ли не знать?» — продолжил Гвидон.

Вдова рассмеялась. «Мне ли не знать?» — эти слова были опознавательным знаком, даже паролем славной дамы.

Впрочем, эта веселая пауза была недолгой. Вдова нахмурилась и, вновь оглядев его, произнесла:

— И вот, предо мною — Гвидон Коваленко.

— Именно так, — подтвердил Гвидон.

Вдова одобрительно сказала:

— Имя известное. Правда, и редкое.

— Мне приходилось не раз возвращаться к происхождению этого имени, — Гвидон с пониманием улыбнулся. — Разумеется, надежней всего — патриотическая версия. Этакий поясной поклон в сторону Пушкина и фольклора. Но есть и космополитический след. Увековечение памяти мессера Гвидо де Кавальканти. Муж достойный. Отменного образования, поведения и нравственных качеств.

— Как я понимаю, ты получил прочное женское воспитание?

— Именно так обстояло дело, — с готовностью подтвердил Гвидон. — Старший Коваленко исчез, когда я еще не ходил в детский сад. Мной верховодили мать и бабушка, потом — Евдокия Вениаминовна.

— Кстати, она тобой недовольна, — строго произнесла вдова. — Говорит, что у тебя странный заработок. Что ты произносишь надгробные речи.

— Это правда. Жизнь не удалась. Можно сказать, что я живу на содержании у смерти. Но заработок совсем неплохой.

— Евдокия Вениаминовна считает, что ты способен на большее.

— И мать и бабушка так считали. Женское окружение давит. Ты постоянно в долгу перед всеми. То же самое было на факультете.

— Бедняжка, — усмехнулась вдова.

— Спасибо. Это уже позади. Сколько ни силюсь, понять не могу, что дурного в моей работе? Всегда чувства добрые пробуждал.

Вдова недоверчиво спросила:

— А в почерках ты и впрямь разбираешься?

— Да. Смело давайте ваш палимпсест.

— Но я, как ты, должно быть, догадываешься, не так богата, как эти покойники. И благодарные наследники.