Завещание каменного века

Я поздно понял свою ошибку. Позади вооруженной стражи выстроились шпики. Никакие колокольчики им не нужны – свою преданность они выражали поиному.

Церемония грозила затянуться надолго.

На помост вбежала девочка-подросток. Хвост у нее ни секунды не находился в покое, разноцветные ленточки, привязанные на его конце, выписывали в воздухе замысловатые кренделя. Звонким и ясным голосом она потребовала суровой казни преступника. Ее слова встретили ликующим перезвоном.

Среди всеобщего ликования послышался чей-то встревоженный голос. На площади появился гонец. Суслы медленно расступились. Запаленный от быстрого бега солдат едва держался на ногах. Овальный кожаный щит неловко висел на его плече, мешая протискиваться сквозь толчею. Бледное лицо выражало смятение и страх. Пробравшись к балкону, он рухнул на колени. Щит упал с его плеча и покатился по мостовой, погромыхивая, точно барабан.

– Фильсы ворвались в город!

На дне каменной ямы темно. Глаза не вдруг привыкли к сумраку. Шесть шагов вдоль, четыре поперек – размер камеры, куда нас бросили. Что происходит снаружи, не слышно: удалось суслам защититься или же в городе хозяйничают фильсы? Сразу, как началось смятение, нас взяли под стражу. Сопротивляться было невозможно, бежать – некуда. Даже если бы удалось вырваться из рук опричников, толпа растерзала бы нас на месте. Лучшим для нас выходом была тюрьма.

Мрачные коридоры, массивные двери, грохочущие запоры, молчаливые стражники, наручники, сырость – все тюремные прелести, как на моей родной Земле в средневековье.

У меня появилось время хоть немного осмыслить происшедшее. Если не считать того, что у Суслов были хвосты и торчащие кверху уши, вся обстановка вокруг в самом деле напоминала наше средневековье – каким я представлял его себе по фильмам и книгам. Башни, крепостные стены, эшафот, стражники, паланкины, толпа, ждущая казни – картина довольно банальная, словно взятая напрокат из школьного курса истории.

Мы сидели, прижавшись друг к другу, на вонючей соломенной подстилке. Бог весть, кто побывал здесь прежде нас. Тухлый и плесневелый запах подземелья угнетал. В углах скреблись тюремные крысы, поднимали возню, с писком проносились по нашим ногам.

Железные наручники до крови натерли запястья, и теперь ранки саднило.

Собственные мучения не сильно огорчали меня. Боль, правда, была ни к чему. Куда больше меня волновала судьба Итгола и особенно Эвы. Хорошо, что они не понимают всего: ни тюрьмы, ни смертная казнь на Земтере не известны. Там все свободны. Правда, по мне их свобода не лучше тюрьмы. Тут, по крайней мере, можно надеяться на что-то.

– Что с нами будет? – спросила Эва.

– Ничего худого нам не посмеют сделать.

Эва со связанными руками неловко придвинулась, положила голову на мои колени.

– Не нужно обманывать, – тихо сказала она, я едва расслышал ее голос. – Я не боюсь. Не беспокойся обо мне.

Почему чуть ли не каждое Эвино слово удивляет меня? Будь на ее месте даже и не инкубаторская земтерянка, все равно ее поведение показалось бы странным. Что она, телепатией обладает?

В дальнем углу каземата беспрерывно скребли, тихонько постукивали, крошили кирпичи. Это не могли быть крысы. Похоже, кто-то прокапывался к нам из соседней камеры через стену. Я подошел ближе, прислушался. Тук-тук – тишина, потом – осторожные скребки… Опять: тук-тук… Можно даже определить место, где роют.

Звуки стали слышнее. Нас разделяла тонкая стенка в один-два кирпича.

Из соседней камеры постучали. Я ответил. С той стороны удвоили усилия. Крепко сжатыми кулаками я надавил на кирпич – он поддался. Чьи-то пальцы коснулись моей руки.

Громыхнул наружный затвор люка в потолке. Я поспешно привалился спиною, закрыл дыру. Чуточку света попало на дно нашей ямы, мутно осветив сырые потечные стены. На веревке спустили корзину с прозизией. Скудный тюремный обед: безвкусная похлебка, ложка гороховой каши, ломоть хлеба, кувшин с водою. Мы почти не притронулись к пище. Немного спустя корзину подняли наверх.

Я постучал в стену.

Мы выломали еще два кирпича – теперь в соседнюю камеру стало можно просунуть голову. Ничего интересного там не было – вонь, темнота и тюремная глухота.

Человек вполз к нам. Глаза, давно привыкшие к сумраку, смогли увидеть его лицо и протертый до лоска меховой комбинезон. Это был пожилой сусл.

– Ни единого слова вопреки совести – таков мой девиз, – с фанатической гордостью мученика произнес он.

– Кто вы?

– Гильд.

"Где же я слышал это имя?"

– Сегодня состоится казнь, – торжественно произнес он.

Боже мой! Так ведь это же тот самый человек, которого собирались казнить на площади.

– Еще не известно, состоится ли казнь, – поспешил я обрадовать несчастного. – В город ворвались фильсы. Может, они освободят вас.

– Не безразлично разве, от чьей руки принять смерть, – возразил он. – Истина одинаково противна и тем и другим. Фильсы тоже не замедлят расправиться с настоящим ученым. – Он немного помолчал.

– Смерть не страшит меня, я давно свыкся с мыслью о ней. Нужно сохранить главное – мысль. Она здесь. – Он сунул мне в руки бумажный свиток. – Последнее. Это я написал в тюрьме.