Завещание каменного века (сборник)

Гильд пронзительно вскрикнул — на этот раз у меня пробежали мурашки: нужно испытать очень сильную боль, чтобы так вскрикнуть.

— Поделикатней, остолоп! — это уже относилось к перестаравшемуся палачу.

Некоторое время с Гильдом отваживались, приводили в чувство, слышно было, как его обливали водой.

При первых же вскриках в пытошной Эва напрягла слух. Чувственные губы нашего тюремщика сложились в плотоядную улыбку — он не опускал взгляда с лица Эвы. Ее страдания доставляли ему наслаждение. Мне думается, его не интересовали ни вопросы, ни ответы Гильда. Он только тогда внимательно прислушался к тому, что происходит в пытошной, когда Эва, не слыша воплей истязаемого, начала успокаиваться. Видимо, тюремщик догадался, какую оплошность допустил палач. С досады огрел себя хвостом по ягодицам. Сам бы он наверняка справился с ролью палача куда лучше. Удивительно, что такой талант до сих пор прозябал незамеченным на должности рядового надзирателя.

Нас ввели всех троих одновременно. Признаюсь, мне было любопытно: в чем нас станут обвинять. Не звонили в колокольчики? Никакой другой вины за нами не значилось.

За массивным тесовым столом сидел приказный дьяк, преисполненный важности. Собственно, какова его должность на самом деле, я не знал — дьяком назвал потому, что очень уж вся обстановка напомнила мне разбойный приказ времен Ивана Грозного — вернее, таким я представлял себе разбойный приказ той поры. Не очень тучный, но все же вполне приличный хвост дьяка лежал на специальной подставке. Двое слуг оберегали его, чтобы случайно не уронить на пол.

В ногах у дьяка на полу примостился писарь с чернильницей и гусиным пером в руке. Судя по всему, это был сусл низкого звания — хвост у него тонкий, как прут, нахвостник облезлый. Зато он был жизнерадостным суслом проказливого нрава, точно бурсак. Хвост его ни секунды не оставался в покое. Чего он только не вытворял с ним: обмахивал лицо, окунал в чернильницу, подметал пол, извивал кренделями и кольцами… Писарь доброжелательно посматривал в нашу сторону и подмигивал: дескать, не робейте, ничего страшного.

— Имя? — приказный ткнул пальцем в Эву.

Конвоир подтолкнул ее сзади, она поневоле приблизилась к столу.

— Допросите вначале меня.

Дьяк стрельнул в меня гневным взглядом.

— Молчать!

— У меня есть что сказать, — настаивал я.

— Заткните ему глотку!

Конвоир дернул за мой пустой нахвостник, я невольно сел на пол.

Эва не понимала, чего от нее хотят.

— Имя?! — взревел дьяк.

— Она не знает языка, на котором вы спрашиваете, — крикнул я.

Приказный по-прежнему не замечал меня, он только подал нетерпеливый знак стоявшему за моей спиной. Нахвостник затрещал по швам — я снова сел на пол. Когда я попытался опереться на руки, зубья наручников врезались чуть ли не в кость. Вдобавок ко всему конвоир огрел меня по спине своим хвостом.

Оказывается, в жизни суслов хвост действительно играл первостатейную роль. Одним из методов изощренной пытки было выкручивание хвоста тому, кто запирался.

— Крутани! — приказал дьяк.

Сусл начал выкручивать Эвин нахвостник. Экзекуция не могла причинить ей боли.

Писарю заносить в протокол допроса пока нечего, он развлекал себя, как умел. Своим тощим хвостом в запаршивленном нахвостнике играл с тюремною крысой. От них, видно, нигде не было спасения, не только в казематах. Оба забавлялись увлеченно. Крыса кидалась на хвост — писарь отдергивал. Настырная тварь начинала подкрадываться — он подзадоривал ее, шевеля кончиком. Пытка не забавляла его, он и не смотрел, как мучают Эву.

— Имя? — домогался дьяк. В его голосе вскипало бешенство.

Палач дважды перекрутил пустой нахвостник. Его глаза выпялились от изумления.

— Идиоты! Она не понимает вашего языка.

— Она? Так это она! — поразился дьяк, но сразу нашелся: — Нам безразлично, она или он — государственные преступники не имеют пола. Она фильса? — наконец-то он взглянул на меня.

— Не фильса и не сусла — она человек.

Дьяк лениво погрозил кулаком, стражник хлестко стегнул меня хвостом.

— Довольно с нею цацкаться. Крути!

Конвоир намотал Эвин хвост на руку и рванул. Шкура нахвостника не выдержала — сусл вместе с трофеем отлетел в угол. Эва, не удержавшись на месте, грудью упала на приказной стол. Дьяк, должно быть, подумал, что преступник кинулся на него — пустился бежать. Бутафорный хвост остался в руках холопов. Собственный хвост дьяка тоже был тощий, как прут. Писарь и тот разинул рот и позабыл про крысу.

* * *

Все уставились на пустотелый нахвостник в руках приказного дьяка. Тот еще не оправился от смущения, хотя все делали вид, будто не заметили, что курдюк у него поддельный. Один только писарь тайком скривил насмешливую мину.

— Теперь вы убедились: она не фильса и не сусла!

Дьяк поднял на меня растерянный взгляд.

— Признайтесь: вы сделали это нарочно?

— Разве можно нарочно родиться без хвостов? Мы не суслы и не фильсы — мы из другого мира. — Я спешил воспользоваться растерянностью чиновника: только поразив воображение приказного тупицы, можно было чего-нибудь достичь.