Завещание Колумба

– Думаю, что в последнее время не скрывал. К сожалению, я не знаю подробностей, но на прошлой неделе разразился какой-то глухой скандал.

– Интересно, – насторожился я. – Скандал? Между кем?

– Коростылев мне не рассказывал об этом, но, как я слышала, он решил выставить двойку за год и не допустить к выпускным экзаменам Настю Салтыкову…

– И почему это могло быть причиной скандала с завучем?

– Вы понимаете, Станислав Павлович, я бы очень не хотела, чтобы у вас возникло ощущение, будто я пересказываю сплетни. Я просто хочу сказать вам все, что я знаю, а знаю я не так уж и много, во всяком случае, все, что могло бы вам помочь…

Я мягко прижал ладонью к столу ее подергивающуюся от нервного напряжения руку.

– Надя, поверьте мне, я ненавижу сплетни, но в таких драматических обстоятельствах тайный фон отношений между людьми порождает не сплетни, а версии. Скорее всего, эта Настя Салтыкова – любимица Вихоть? Так?

Надя досадливо кивнула:

– Да! Она всячески протежирует этой способной, но очень ленивой и дерзкой девочке – десятикласснице.

– А в чем причина такой любви Вихоть к этой девице?

– Да не к девице! Она подруга ее матери. Клавдия Салтыкова – человек влиятельный, директор Дома торговли. Дружат они с Вихоть много лет. И, конечно, Вихоть заинтересована, во – первых, в том, чтобы дочка ее подруги получила аттестат зрелости, а во – вторых, чтобы не был зафиксирован грубый брак в работе – это ведь неслыханное дело, чтобы десятиклассницу не выпустили на экзамены…

– А почему Коростылев так возражал против нее?

– Потому, что девочка совсем ничего не знает. Девочка совершенно не хочет учиться, она уверена, что ей место в жизни и так обеспечено. Я боюсь утверждать, я этого не знаю наверняка, но мне кажется, что у Коростылева были принципиальные возражения против того, чтобы выпускать с аттестатом зрелости Настю…

– А у матери Салтыковой были столкновения с Коростылевым?

– Я знаю, что когда-то давно она оскорбила Николая Ивановича, и он просто не разговаривал с ней. Я подробностей точно не знаю, но я и сейчас не уверена, имеет ли это отношение к случившейся печальной истории.

– Скажите, Надя, а вы знаете Салтыкову? что она за человек-то?

Надя задумалась, и по мелькнувшей по лицу тени я видел, что ей не хочется говорить об этом. Она сделала над собой усилие и сказала:

– Я затрудняюсь вам сказать, что-нибудь определенное. Я таких людей боюсь – то, что называется «бой – баба», она кого хочешь в бараний рог скрутит…

– А если не скрутит?

– Тогда обманет, задарит, заласкает! Не люблю таких. Она да Вихоть – два сапога пара…

Я поставил чашку на блюдце и попросил разрешения позвонить по телефону.

– Да, конечно, пожалуйста…

Я набрал 07 и услышал чуть санный голос Ани Веретенниковой:

– Междугородная слушает…

– Добрый вечер, Анечка. Это Тихонов вас беспокоит…

– Да – да, я ждала вашего звонка. Вам звонили из Москвы. Я обещала, как только вы появитесь, сразу вас соединить.

– Спасибо, Анечка, окажите любезность.

Ее голос исчез из трубки, слышались какие-то шорохи, электрические толчки, затем раздался протяжный гудок, и в телефоне возник голос Коновалова:

– Дежурная часть Главного управления внутренних дел.

– Коновалов, Серега, это я – Тихонов.

– А, привет. Я тут хотел тебя поставить в курс дела. Я связался с Мамоновом. Дежурные послали опергруппу на почту, опросили всех, кого возможно. Они, как ты и предполагал, сделали вилку из тех, кто посылал телеграмму до и после той, что отправили в Рузаево. Люди более – менее одинаково описывают молодого человека: блондин, выше среднего роста, одет в серый летний костюм. Никаких конкретных сведений о нем нет.

– Ты не узнавал – они опрашивали местных жителей? Может быть, кто– нибудь его знает?

– Конечно, узнавал. Никто его не опознает. Это микрорайон. Там все друг друга знают, и судя по тому, что ни телеграфисты, ни опрошенные клиенты его не могут назвать, – это явно чужой, приезжий, а может, проезжий. В Мамонове никто его раньше не видел…

Голос у Коновалова был огорченный и усталый.

– Серега, завтра передай по смене мою просьбу. У меня могут возникнуть новые вопросы, я буду звонить с утра…

– Хорошо, – сказал он. – До десяти я на месте, а меняет меня Петренко. Я проинформирую подробно и попрошу все возможное сделать.

– Обнимаю. Привет. Пока.

В телефоне, что-то щелкнуло, голос Коновалова пропал, и из мгновенной тишины возникла Аня:

– Поговорили?

– Да, Анечка, спасибо. К сожалению, ничего нужного мне не рассказали. Я, видимо, снова буду просить вас о помощи…

– Хорошо, я дежурю до утра. Если, что понадобится, вы звоните к моей сменщице, Гавриловой Рае, она все сделает, я предупрежу. Будьте здоровы…

Я положил трубку. Надя настороженно смотрела на меня, дожидаясь результатов разговора. Я покачал головой:

– Пока вестей никаких… Все откладывается до завтра. Надеюсь, мне удастся решить эту задачку.

Она спросила:

– Вы думаете о ней всегда?

– Да, всегда. Я буду думать о ней всегда. – Помолчал и добавил: – Николай Иванович любил повторять, что ничего путного нельзя узнать без ньютоновского терпения думать об одном и том же…