Завещание Колумба

– Хотеть никому не запрещено, – сурово усмехнулась она. Лицо у нее было тяжело – красивое, и существовал в нем трудноуловимый перелив, как на цветных календариках, где рисунок меняется в зависимости от освещенности и угла зрения. Вот так же ее лицо ежесекундно меняло свой возраст – только что это была двадцатилетняя красавица девка, и вдруг безо всякого перехода смотрела на меня немолодая баба с запечатанным жестокостью сердцем.

– Так чего вам там про меня нарассказали? – спросила она равнодушно.

– А почему вы решили, что про вас должны были мне нарассказать? – поинтересовался я.

– Да городишко у нас такой, языки без костей. Им главная радость в жизни – о других посудачить, чужое бельишко перемыть…

– А вы не любите о других говорить, Клавдия Сергеевна?

– Я? – удивилась она. – Да по мне пропади они пропадом, мое какое дело. Я вообще о других говорю только то, что меня просили передать.

Она сказала это серьезно, и я понял, что это правда. Клавдия Салтыкова была непохожа на человека, тратящего время на сплетни.

Из спальни, оттолкнув неплотно прикрытую дверь, вышла маленькая кривоногая собачонка, пучеглазая, с лохматым хвостом, похожая на декоративную аквариумную рыбу. Деликатно процокав когтями по паркету, собака подошла к Салтыковой и трудно вспрыгнула к ней на колени. Клавдия потрепала ее ласково по спине и душевно поведала мне:

– Людям бы у нее поучиться не помешало. Это собачка «ши-пу», ей тыщи лет несчетные, а выжила такая мелкая тварь благодаря характеру – жадная, умная, трусливая и злая…

– А на кой вам, Клавдия Сергеевна, злая собачонка? – спросил я, вспомнив огромного Барса.

– Так это она с чужими злая, а со мной она ласковая. – Салтыкова сбросила ее с колен, и собачонка, отряхнувшись, покосилась на меня своими выпученными коричнево-кровавыми глазами и недовольно зарычала густым нутряным хрипом.

Салтыкова встала и пошла на кухню, а я принялся рассматривать небольшую картину в старой раме, висевшую на стене над сервантом. Хозяйка принесла кувшин и два стакана, налила в них сок, и стекло мигом вспотело холодной испариной.

Перехватив мой взгляд, Клавдия заметила:

– Это хорошая картина. «Деревенский праздник» называется. Художник Кустодоев. Слыхали небось?

– Кустодиев? – удивился я

– Может, Кустодиев. Вроде бабка эта говорила – Кустодоев. В прошлом году у старухи тут одной купила. Из «бывших» бабка. Сохранились у ней кой-какие вещички.

Зазвонил телефон. Салтыкова сняла трубку, недовольно ответила:

– Слушаю… Ну, я. Я, говорю… И что?.. Нет.. Ничем тебе помочь не могу… Не могу… У меня и так проверка за проверкой… Не знаю… – Она неожиданно усмехнулась, сказала зло – весело: – А у меня и сейчас такой проверяющий сидит… Да, дома, а, что такого – у меня время безразмерное, как гэдээровские колготки… Да ладно тебе!.. Если можешь – прости, а не можешь – не надо… Пока…

Бросила на рычаг трубку, походя ткнула кнопку выключателя телевизора, и в комнату влетел с экрана дельтаплан – лохматый стройный парень, гибкий и нежный, высоким страстным голосом пел о любви к своему дельтаплану, с которым они где-то под облаками летают.

Салтыкова сердито хмыкнула:

– Вот, елки – палки, времена настали – жены мужей кормят, мужики поют бабьими голосами. Странные дела… Так чего вы хотели спросить?

– Я знаю, что у вас были с покойным Николаем Ивановичем Коростылевым неважные отношения. Вот я и хотел у вас выяснить – почему?

Она выключила телевизор, нажала на крышку блестящей сигаретницы, стоящей посреди журнального столика рядом с большой хрустальной пепельницей, ловко ухватила выскочившую сигарету, чиркнула не спеша зажигалкой, затянулась со вкусом, щуря левый глаз от тоненькой струйки дыма, и я обратил внимание на то, какие у нее маленькие руки – короткие пухлые пальчики с длинными полированными ногтями. Странно было видеть у такой крупной женщины эти жирные когтистые лапки.

– Я вам все охотно расскажу, но перед тем, как ответить на все ваши вопросы, хотела бы и вам задать всего один…

– Прошу вас.

– А вы кто такой? Вы откуда взялись?

– Взялся я из Москвы, сюда приехал на похороны своего старого учителя, зовут меня Станислав Павлович Тихонов, работаю я в Московском уголовном розыске, по званию я майор милиции. И все это вы, Клавдия Сергеевна, прекрасно знаете…

– Это-то я все знаю, – махнула она рукой. – Неведомо мне только – в каком вы-то значении здесь сидите и вопросы мне задаете? У вас задание есть? Или самоуправничаете?

Молодец, Клавдия Сергеевна! Бой – баба. Большую жизнь прожила в торговле. Я засмеялся и ответил.

– У меня есть задание. Я его сам себе дал. Самоуправно…

– Да – а? – зловеще протянула Клавдия. – Очень интересно! Думаю, что правильно будет к вам письмо официальное на работу прислать – начальству вашему и в парторганизацию! Пусть они поинтересуются, как вы тут своими правами и красной книжечкой фигурируете, выгораживаете дружков своих. Или родственников, точно не знаю.

Я жалобно перебил ее:

– Окститесь, Клавдия Сергеевна! Мой дружок и родственник, которого я выгораживаю, на кладбище лежит. Поздно мне его выгораживать…