Завещание Колумба

— Потому, что Коростылев часто повторял: поощрять зло безнаказанностью так же преступно, как творить его, ибо ненаказанное зло ощущает себя добродетелью… И моя задача состоит как раз в том, чтобы не дать испугу, возмущению и опасениям людей превратиться в злобный хаос всеобщего подозрения. Должен вас огорчить сообщением, что в здоровом организме вашей школы или каких-то связанных с ней отношений возник где— то гнойный нарыв и никакими примочками его не рассосать — его надо найти и вырезать…

— Я бы это только приветствовал, — смирно сказал Юша. — Боюсь, что вы неправильно оцениваете мои мотивы. Я, честное слово, не опасаюсь каких— то организационных последствий и выводов начальства. Я о коллективе думаю, об учащихся…

— Будем вместе думать, — твердо заверил его я. — В том русле, которое я вам предлагаю…

Очень расплывчатый абрис ситуации начал выплывать из мглы неизвестности — мне надо парализовать влияние завуча Екатерины Сергеевны. Благо, это не очень трудно, поскольку Бутов относился к той части людей, что охотно перекладывают ответственность на более горластого и напористого. Думаю, что завучу меня покамест не перегорланить. Это у нее с Бутовым хорошо получалось. Его ведь не случайно друзья называют Юшей — огромный славный толстячок мальчонка в коротковатых брюках и тесном на животе пиджаке.

— Как фамилия Екатерины Сергеевны?

— Вихоть. Ее фамилия Вихоть, а, что такое? — озадачился Бутов.

— Я хотел спросить вас, почему у нее были недоброжелательные отношения с Коростылевым, — сделал я «накидку».

— Что вы! что вы! Помилуй бог! Как можно так говорить! Конечно, у них возникали разногласия, но разве можно назвать отношение Екатерины Сергеевны недоброжелательным? Она очень уважала Коростылева, уверяю вас!

— А он ее?

— Что? — испуганно посмотрел на меня сквозь круглые окошки — Бутов.

— Николай Иванович уважал Вихоть? Дружил с ней? Считался?

— На такие вопросы трудно ответить однозначно… от-то… Жизнь ставит нас в сложные положения… Иногда возникают недопонимания… Вот видите, вам уже наговорили с три короба…

Ему и в голову не приходило, что я еще ни с кем словом не перемолвился. И не в хваленой следовательской интуиции дело. Просто я хорошо знал Кольяныча и легко мог представить, как на него действовало трибунное велеречие завуча. Она должна говорить так всегда — на поминках, на свадьбе, на педсовете, а, кроме того, несколько минут назад я наблюдал прозрачное и в то же время непроницаемое отчуждение, возникшее вокруг Вихоть, когда она говорила поминальное слово.

— Так в каком положении возникло недопонимание между Коростылевым и Вихоть? — настырно сворачивал я Бутова на тернистый путь однозначных ответов.

— Они очень разные люди… На многое смотрели по-разному… И, конечно, надо считаться, от-то, что Вихоть

— женщина, она была иногда мнительна, обидчива, ей казалось, что Николай Иваныч чем-то подрывает ее авторитет… От-то… Хотя я с ней не соглашался…

— Конкретно. Поясните конкретным случаем.

— Как вам сказать, от-то… Они оба словесники, литературу и язык преподают, программа одинаковая… а подход, методика разные… Екатерина Сергеевна строже, требовательнее, и процент успеваемости у нее выше… Был случай, когда восьмой «А» потребовал, чтобы Вихоть заменили на Коростылева… но я, хоть убейте меня, не могу взять в толк, какое отношение имеют ваши вопросы к этой проклятой телеграмме. Вы же, надеюсь, никак не связываете…

— Ни в какой мере не связываю, но мне надо знать все…

Из дома вышла на крыльцо Галя, помахала мне рукой и сказала Бутову:

— Оюшминальд Андреич, вас зовет за стол Екатерина Сергеевна, она говорит, что неудобно, вам надо быть там…

Галя — молодец, уже со всеми знакома, со всеми есть отношения, она любит людей и уверена, что это взаимно.

Бутов с неожиданной легкостью встал, жадно затянулся пару раз, и поднявшиеся над ними клубы дыма ясно показали, что пароход готов отчалить от пристани, только, что наведенные тоненькие сходни разговора, слабые швартовы вопросов и ответов разорвутся и рухнут в воду молчания.

Он мечтал уйти от меня и неприятных вопросов, но решиться не мог, не получив моего разрешения, отпущения, успокоения.

— Нам надо будет договорить, Оюшминальд Андреич, я вас завтра навещу… — пообещал я.

— Хорошо, я буду ждать, — тяжело вздохнул Бутов и затопал по ступенькам.

— А ты? — спросила Галя.

— Я приду через час. — И направился к калитке.

Повернул ключ в замке зажигания, и «жигулиный» мотор услужливо и готовно рокотнул, его металлическое четырехцилиндровое сердце рвалось в дорогу. Но я обманывал его: путь нам предстоял совсем недалекий. Полтора километра — до Дома связи. Я не хотел терять времени — фосфорические зеленовато-голубые стрелки автомобильных часов показывали четыре, а красная секундная, суетливая, тоненько-злая, спазматически рвалась по кругу циферблата, неостановимо стачивая с дня стружку умчавшихся минут.