Завещание мужества

Легко солдаты служат,
когда сердечно дружат —
читают письма вслух
от матерей из дома,
из школы, из райкома,
от девушек-подруг,
сойдясь под вечер в круг.

Легко солдаты служат,

когда в свободный час
с хорошей книгой дружат,
хорошему учась,
над каждою страницей
о действующих лицах
толкуют горячась.

Бывает, что о долге,

о славе спор зайдет.
И вдруг стихи о Волге
прочтет стрелковый взвод.

И образ сталинградца

все озарит огнем.
И будет взвод стараться
себя увидеть в нем!

…Не сходит солнце с неба

как днем, лучи разят,
да комары свирепо,
что «мессеры», звенят.
Но у арыка тесно:
лежит, сидит народ,
никто не встанет с места,
в палатку не уйдет.

Полроты у арыка —

сейчас не стирка там:
свела пехоту книга
к развесистым кустам.

Жить легче с умной книгой.

— Читай, земляк, читай!
В ней правда о великой
войне за милый край!

И слушают солдаты,

и мнится молодым
за горным перекатом
чужой фугасный дым.

— Как быть?

— Как в книге честной!
— Как жить?
— Как Кошевой!
— А если смерть?
— Так с песней!
— А рана?
— Снова в строй!

О книга!

Друг заветный!
Ты в вещмешке бойца
прошла весь путь победный
до самого конца.

Твоя большая правда

вела нас за собой.
Читатель твой и автор
ходили вместе в бой.

…Я видел в Туркестане,

как в предвечерье
полк
над книжными листами
задумчиво умолк.

Чуть губы шевелились, —

казалось, в страшный зной
в пустыне наклонились
солдаты над Десной,
   над Волгой,
   над Онегой…

У каждого стрелка

любимая есть книга,
родимая река!

…А я такую в жизни

еще не сочинил,
чтоб воин Коммунизма
в ней жажду утолил!

У старшины в каптерке,

в палатке на пригорке,
картинки на стене
из фронтового быта,
чтоб не было забыто,
что было на войне.

У старшины в каптерке,

где сладок дух махорки
и запах гуталина
от сказочных сапог,
в которых из Берлина
пришел в пустыню полк,
где обмундированье
лежит на стеллаже,
где есть всему названье,
все людям по душе, —
соленую от пота
боец одежку снял:
— Нарядным быть охота!

Кто чувство это знал?!

И сразу для героя

нашлись у старшины
отличного покроя
зеленые штаны,
мундир по лучшей моде,
знак гвардии на нем.

— Устал, герой, в походе?

— Под старость отдохнем, —
ответил Зыков басом.

В палатке старшины

курянин подпоясан
и с каждой стороны
придирчиво осмотрен,
ревниво обсужден,
как на осеннем смотре,
где скоро будет он.

…Веселый и опрятный,

спешит в райцентр солдат.
На нем мундир парадный
и пуговки горят,
на нем ремень, уставом
положенный бойцу.
И все на парне бравом
и кстати
   и к лицу!..

Стучат подковки звонко —

сапожник был мастак!
Заслушалась девчонка,
пошла, замедлив шаг.
А мальчики —
   те следом
бегут вперегонки:
— Гляди, Витюк, на этом
со звоном сапоги!

И даже два майора

довольны были им,
когда он вдоль забора
ударил строевым.

До парка недалече —

умерил Зыков пыл,
расправил шире плечи,
пилотку набок сбил.
И, отойдя в сторонку,
к тесовому крыльцу,
достал солдат суконку,
смахнул с кирзы пыльцу —
и в самом лучшем виде
пред публикой предстал.

Эх, если б это видел

товарищ генерал!

Сказал бы:

«Что я вижу!
Не узнаю орла!
Ну, подойди-ка ближе.
Как служба? Как дела?
Боишься, Зыков, марша?»

И Зыков бы сказал:

«Почетна служба наша,
товарищ генерал!
Хотя и трудновата,
да знаем, что нужна!»

…Но тут мечты солдата

нарушил старшина.

На старшине медали

за подвиг боевой
и прочие детали
эпохи фронтовой.

Он в том же направленье

из лагеря спешил.
Он Зыкова волненье
по-братски ощутил.
— Вдвоем повеселее! —
окликнул старшина.

…Вечерние аллеи.

Темнеет.
Тишина.

Прошли солдаты парком

солидно три кружка.
Один заметил:
— Жарко!
Другой:
— Хлебнем пивка.

…Багряного заката

в полнеба полоса.
В запасе у солдата
еще есть полчаса.

Прошли друзья к витрине,

где «Красная звезда»,
бывает, о пустыне
напишет иногда.
Потом пошли на почту —
и Павел Головко
рассказывал про дочку,
вздыхая глубоко:
— Курносая солдатка!
Ей там не до отца:
все ходит в марш по кладкам
от тына до крыльца…

На почте описали

друзей,
   жару,
     песок.

Всем родичам послали

привет на двадцать строк.
И передали милым
поклон от трех взводов.

Жаль, кончились чернила

и не хватило слов!

…Легко солдаты служат,

когда сердечно дружат —
читают письма вслух
у старшины в каптерке,
в палатке на пригорке,
сойдясь под вечер в круг;
у старшины в каптерке,
где сладок дух махорки,
картинки на стене
из фронтового быта,
чтоб не было забыто,
что было на войне.

А на войне, бывало,

идешь,
   идешь,
     идешь.
Ни хаты, ни привала —
болото,
   ветер,
     дождь…
Но приказали — значит
и день
   и ночь
     иди!
И щей не жди горячих —
бой жаркий впереди!

А на войне дружили

(всегда бы так дружить!)
и дружбой дорожили
(нельзя без дружбы жить!).
И Головко, парторга,
прикрыл в бою дружок.
Под сердцем гимнастерку
дружку свинец прожег…

А на войне победа

не сразу к нам пришла —
четыре знойных лета
большая битва шла.
Бесстрашно и сурово
дрались фронтовики.

…Так будет,

   если снова
пойдут на нас враги!

Остужен жаркий воздух

в кленках,
в карагачах.
И полог в крупных звездах
у сопок на плечах.

О старшине заходит

беседа у солдат:
— Он прослужил в пехоте
все десять лет подряд.

— Душевный он.

— Бывалый!
— Толковый человек.
— Толковый? Это мало!
Он, знаешь, лучше всех…
— Он был под Сталинградом
в тот самый важный год!
— С таким я, если надо,
готов в любой поход
пойти без остановки!
— Надежный он у нас…

…Час самоподготовки —

учебы строгий час.