Завещание ночи

— Ты что, Ким? — удивился ДД. — Это же Дарий, он добрый…

Добрый Дарий оскалил клыки и заворчал, напоминая, что собаки не любят, когда их боятся. Впрочем, теперь я его уже не боялся. Я осторожно слез со стола и потрепал Дария по холке.

— Хороший пес, — сказал я. — Только очень резвый.

— Никогда не думала, что ты боишься собак, — странным тоном произнесла в темноте Наташа. — Что это за порода, Дима?

— Московская сторожевая, — ДД повалил Дария на пол и стал почесывать его мягкий живот. — Он молодой совсем, ему чуть больше года… Дарька, Дарька, что же ты гостей так пугаешь…

— Дмитрий Дмитриевич, — сказал я деревянным голосом, — а у вас не найдется, случаем, чего-нибудь еще выпить?

ДД растерянно повертел в руках пустую бутылку.

— Да, — произнес он после короткого раздумья. — Да, кажется… Сейчас посмотрю…

Он встал и вышел. Собака направилась за ним.

Я обернулся к Наташе.

— Послушай, Натуль, я совсем не боюсь собак… Просто вышло так, что на днях меня сильно покусал один пес… ну, те царапины, которые ты видела… и теперь я… — тут я замялся.

Никогда не надо оправдываться. И уж совсем никогда не надо оправдываться, запинаясь. Потому что стоило мне сделать паузу, как Наташа тут же сказала:

— И теперь ты их боишься. Включая щенков.

Она протянула руку и взяла гитару. Струны тихонько запели в темноте. Лица я ее не видел, но голос ее мне не понравился.

В результате я напился. Вторая бутылка, принесенная ДД, оказалась хорошим ликерным вином, рюмочку которого обычно цедят весь вечер. Я покончил с ней за час, заплатив за это невыносимо-сладким привкусом во рту. Поскольку ДД главным образом пел, а не пил, а Наташа к своей рюмке притронулась раз или два, можно смело сказать, что бутылку я сделал в одиночку.

Я сидел, отодвинувшись вместе со своим стулом в глухую тень, почти в самый дальний угол Димкиного кабинета, и меланхолично перебирал шерсть на загривке разлегшегося у моих ног Дария. Как это ни странно, я не чувствовал к нему неприязни, хотя именно он был виновником моего унижения. Это был большой, хорошо откормленный и действительно добродушный пес, совершенно не виноватый в том, что мне почудился в нем страшный лунный зверь из ночных кошмаров. Я не испытывал неприязни и к Лопухину, столь легко и нагло завладевшему вниманием моей девушки. Зато я испытывал сильнейшую неприязнь к самому себе.

Я слушал, как красиво поет ДД, как спокойно и уверенно звучит его гитара, как тихим, родным и печальным голосом подпевает ему Наташа, и презирал себя. Я смотрел на свои руки, на свои большие, сильные руки, и ненавидел их. Эти руки не умели почти ничего — они не умели перебирать струны гитары и писать умные ученые труды, они умели только сжиматься в кулаки и бить. Только к такой работе они и были приспособлены. Когда-то давным-давно у меня была возможность выбирать, и я сделал выбор.

Пальцы, гладившие загривок Дария, сжались и разжались. Минуту пес лежал неподвижно, а потом я почувствовал, как что-то мокрое и шершавое коснулось моей ладони — Дарий лизнул мне руку.

— Спасибо, дружище, — шепнул я. — Ты один меня понимаешь.

Я потянулся за бутылкой, посмотреть, не осталось ли еще какой малости на донышке, и уронил свечу. Это был плохой признак, следовало слегка прийти в форму.

— Пойду умоюсь, — сообщил я, поднимаясь. ДД повел грифом гитары в сторону, давая мне дорогу.

— Давно пора, — язвительно сказала с тахты Наташа.

Приговаривая «смейтесь, смейтесь», я выбрался в коридор и отправился в ванную. Ее мне удалось найти не сразу, так как сначала я попал в кухню, а затем надолго остановился в раздумье перед неплотно прикрытыми дверьми полупрозрачного стекла, за которыми неразборчиво бубнили что-то незнакомые голоса. Сообразив, что если это и ванна, то она наверняка занята, я побрел дальше и нашел, наконец, искомое в конце длинного темного коридора, загроможденного всяким хламом.

В ванной я закрылся изнутри и в течение десяти минут приводил себя в чувство. Делать это несложно, если есть опыт, а его как раз у меня было навалом. Через десять минут я до боли растер свою пьяную морду жестким полотенцем, взглянул на мир значительно более трезвыми глазами и поразился, как это я так быстро сломался с каких-то жалких двух бутылочек винца.

Причесавшись перед огромным, почерневшим от старости и влаги зеркалом, я тихо, стараясь не задевать громоздившиеся на дороге баррикады, вернулся обратно. Перед стеклянными дверями я почему-то снова остановился и прислушался. На этот раз голоса не бубнили, а говорили довольно отчетливо, и уж по крайней мере один из них не был мне незнаком!

Видимо, я действительно был очень пьян, направляясь в ванную, если не смог сразу распознать этот переливающийся из тональности в тональность изменчивый голос-хамелеон. Он говорил, и я даже замер, боясь шевельнуться, услышав отвратительные вкрадчивые интонации: