Завещание поручика Зайончковского

– Да хоть в первый же перерыв! Я, пожалуй, обойдусь без кофе. Столько чашек в день, знаете ли, сколько мы выпиваем здесь на этих брейках, – это все же многовато для меня…

– Совершенно с вами согласен, мистер Осинкин!

– Я думаю, мы сумеем найти клочок тени.

И в полдень они уже сидели на краю одного из бассейнов, среди буйно цветущих розовых олеандров.

– Мистер Осинкин, говорит ли вам что-либо фамилия – Зайончковский?

– Разумеется!

И Александр стал рассказывать – готовно и обстоятельно.

– Это был замечательный, по-видимому, человек. Юношей он воевал в Добровольческой армии. Заканчивал трагическую эпопею Белой армии в Крыму, по семейной легенде – с одним из младших братьев писателя Михаила Афанасьевича Булгакова… Вы ведь знаете – автор романов «Белая гвардия», «Мастер и Маргарита»?

Флауэрс кивнул:

– Да-да, Майкл Булгаков… Я читал – конечно, по-английски. Очень хороший писатель.

– Через месяц после эвакуации поручика Зайончковского из Крыма его брата Павла там же расстреляли – в числе нескольких тысяч русских офицеров… Опять-таки по семейной легенде – вместе с теткой писателя Булгакова, безобиднейшей медсестрой, с лета 1914 года работавшей в Ялте в госпитале Красного Креста.

У братьев Зайончковских была сестра, намного их младше. Через десять лет эта сестра, Татьяна Андреевна, вышла замуж за Ивана Осинкина. Пять лет спустя, в 1935 году, у них родился сын, мой отец, Павел Иванович. Мать Татьяны Андреевны, погибшего Павла и поручика Петра Андреевича – Евгения Леонидовна – умерла в 1962 году, за два года до рождения правнука. То есть – моего рождения. Когда оба мы с моей женой Машей были в аспирантуре, у нас родилась дочка Женя. Маша моя еще в детстве, знаете, твердо решила назвать своего ребенка – мальчика или девочку – именно так: ей очень нравилось это имя. Мне, не скрою, оно импонировало еще и как наследственное. Вот короткая история нашего рода. Но о своем, так сказать, предке я больше ничего никогда не слышал. Он ни с кем из нас никогда не переписывался.

– Ну что ж, – медленно сказал Флауэрс. – То, что вы мне сейчас рассказали, – это и хорошо, и плохо. Зайончковский умер около пятнадцати лет назад. Он был богатым человеком. Так получилось, что я присутствовал при составлении им завещания. Это было очень необычное завещание – необычное для нашей страны. Не берусь судить – возможно, для вашей страны, России, оно очень обычное. Господин Зайончковский, не имевший своих детей и, соответственно, внуков или правнуков – а ему было тогда уже больше восьмидесяти, – завещал все свое состояние девочке из своего рода, оставшегося в России, – если окажется, что эта девочка носит имя его матери – Евгения…

Александр Осинкин вздрогнул и выпрямился на стуле.

– Если же таковой девочки не обнаружится в течение пятнадцати лет после его смерти – таково условие, – то это условие теряет силу и наследство переходит к косвенным наследникам. До этого оно находится в банке, и проценты с него переводятся в один из российских детских домов. Это, надо сказать, довольно большие проценты. Не знаю, добросовестно ли их используют в вашей стране, – извиняющимся тоном сказал Флауэрс и продолжал: – У мистера Зайончковского были троюродные племянники его второй жены. Он не был счастлив, я должен сказать, в обоих своих браках. Да к тому же брак без детей – это было не для мистера Зайончковского…

Американец с трудом, но, пожалуй, со вкусом выговаривал эту фамилию.

– Он страдал от отсутствия у него детей, внуков… Одно время очень хотел усыновить ребенка из России. Но при советской власти этого сделать было невозможно. А когда она кончилась – он был уже слишком стар. Хотя успел испытать радость, что проклятие, как он говорил, лежавшее на России столько лет, наконец снято.

Помолчав, Джон Флауэрс сказал:

– Он очень любил Россию. Очень много думал о ней. И перед смертью спрашивал священника, своего духовника: «Скажите, как вы думаете, – там, на небесах, смогу я узнать о судьбе своего народа?»

Оба помолчали.

Флауэрс добавил:

– Несколько лет спустя священник, отец Димитрий – я был с ним дружен, – при мне рассказывал об этом нескольким русским. Они уехали из России уже после конца советской власти – из-за ваших экономических трудностей. И он говорил с ними, должен сказать, довольно сурово… наши пасторы так с нами обычно не говорят. Они, наверно, снисходительней к нашим слабостям.

Флауэрс улыбнулся.

– Отец Димитрий ставил им Зайончковского в пример – «Вот как надо любить свой народ!».

– Ну и как? – не удержался Осинкин. – Они поняли его?

Флауэрс засмеялся.

– Нет, по-моему, совсем не поняли. По крайней мере, по лицам их не было видно никакого понимания. «Мало ли старых чудаков на свете!» – вот все, пожалуй, что можно было прочесть на этих лицах. Их интересовало другое – сосредоточиться ли им в новой стране на поисках заработка или, напротив, довольствоваться нашим пособием неимущим – велфэром. Оно довольно неплохое.

Он опять засмеялся.