Завещание поручика Зайончковского

У Жени все в голове начало путаться от волнения, и она не сразу поняла, почему этого мужчину судья называет потерпевшим.

– Скажите, когда вы в тот день последний раз видели Анжелику?

Олег стоял молча.

Судья сказал:

– Сумароков, отвечайте потерпевшему.

Олег медленно заговорил:

– Думаю, только днем… Часа в три-четыре… Потом, когда вечером уходил, уже не видел. А вернулся поздно… Около пяти утра ушел на автобус. Думал, она спит…

– А откуда вы вернулись поздно?

Олег помолчал. И потом сказал тихо, но твердо:

– На этот вопрос я отвечать не буду…

Судья разрешил Олегу садиться и сказал, повернувшись к спрашивавшему:

– На интересующий вас вопрос, господин Заводилов, я думаю, вы сейчас получите ответ.

И объявил:

– Пригласите свидетельницу Лидию Лекареву!

Только Женя и Олег во всем зале знали Лику в лицо. И Женя увидела, как вздрогнул Олег при этом имени. Ни Женя, ни тем более Олег, ничего не знавший о переговорах Жени с Ликой еще в Москве и о том, что она дала письменные показания о его алиби, никак не ожидали, что Лика появится здесь, в Сибири.

Она вошла в зал. И все присутствующие, включая судей, можно сказать, приковались к ней взглядом – так хороша была эта девушка восемнадцати-девятнадцати лет с нежным лицом, с гладкими белокурыми прядями, загибающимися полумесяцами к подбородку, в светло-сиреневом летнем брючном костюме, с еще более светлым газовым шарфиком, с крохотной эмалевой веточкой сирени на лацкане жакета.

Видно было, что Лика страшно волнуется и ничего не видит вокруг. А Олег не смотрел на нее. Он опять смотрел в землю.

Секретарь показала, куда ей встать – перед маленькой такой трибункой. Взяла у Лики паспорт, стала записывать имя и фамилию.

Судья спросил, предупреждена ли она об ответственности за отказ от дачи показаний и за заведомо ложные показания, и, получив подтверждение, задал вопрос, состоит ли она в родстве с Олегом Сумароковым.

– Нет…

– В каких отношениях вы с ним находились?

– В дружеских… – пролепетала Лика.

Судья задал вопрос, видела ли она Олега в тот мартовский день, когда произошло убийство Анжелики, и Лика ответила, что да, видела. Они встретились примерно в шесть часов и пошли погулять.

– Случайно вы встретились или договорились заранее?

– Случайно. Но Олег хотел со мной встретиться, только позже. Он нес записку, которую хотел оставить мне в дверях…

– Каково было содержание записки?

– Он просил меня встретиться в девять вечера у мостика…

– Показал ли он вам эту записку?

– Да, показал.

– А куда он дел ее потом? Выбросил?

– Нет, я хорошо помню, что почему-то не выбросил… Засунул в карман своей куртки.

– Посмотрите внимательно на этот документ. Это та записка?

Лика внимательно вгляделась в переданную ей записку.

– Да! Та самая! Совершенно точно!

Тут раздался хриплый от волнения голос Игоря Заводилова:

– Ваша честь, могу ли я ознакомиться с этой запиской?

Судья попросил Артема Сретенского показать записку отцу убитой. Тот внимательно осмотрел авиабилет, на котором темно-коричневым фломастером была написана записка. Адвокат Олега сказал, что имеются взрослые свидетели того, что эта записка была найдена именно в куртке Олега в заколоченном доме после гибели Анжелики и после суда. Очевидно, что она никоим образом не могла оказаться в тот вечер в руках Анжелики. Тем более, что в распоряжении суда все время была другая записка, невольная копия этой. Заводилову была представлена и она – тот кусок газеты, на которой случайно – уже красными буквами, как из-под красной копирки, – отпечаталась записка Олега. Кусок газеты, который попался на глаза его дочери, и погубил ее.

Раньше Заводилов не видел эту записку, служившую главным вещдоком. Он знал ее только по описаниям, – и не сомневался в подлинности. Тем, первым следствием он управлял из Москвы. Теперь у него не было сомнений в том, что все, рассказанное свидетельницей, – правда. Вид обеих записок был слишком убедителен.

Игоря Заводилова глубоко поражало, что, видимо, вот эта сидящая в первом ряду и очень внимательно слушавшая высокая девочка с копной золотистых пушистых волос, явно года на два младше Виктории, поехала через Урал и Сибирь, чтобы спасти своего старшего друга от неправедного приговора. Приговора, которому он, Заводилов, взрослый мужчина – не глупый, не злой, не бесчестный, – способствовал. Девочка поехала, нашла записку – и самостоятельно поняла, что произошло на самом деле.

Игорю было физически нехорошо и от сознания всего этого, и от не покидавшей его ни на одну минуту другой мысли.

Ему очень хотелось попросить у кого-нибудь глоток холодной воды, но было и неловко, и не у кого. Он даже сомневался, дотянет ли до конца заседания, не случится ли с ним чего. Непривычно давило в груди, покалывало сердце, которого раньше он, запросто пробегавший двенадцать километров, а на лыжах и все двадцать, вообще никогда не чувствовал.