Завещание профессора Яворского

- Ничего, бывает хуже, - натягивая одеяло до подбородка, сказала Лариса. - Вы хотите спросить о лечебниках? Я не знаю, где они. Честное слово! Донату соврала, чтобы заполучить документ, которым он мог шантажировать...

Она не стала уточнять, кого именно мог шантажировать Боков, но это было и так ясно.

- Не будем говорить о документе, которого уже нет, - сказал Ляшенко. - Но как думаете, кто мог перепрятать лечебники?

- Ума не приложу. Когда Паша обнаружил их исчезновение, а это было месяца два назад, он взял в оборот сначала меня, потом Надежду Семеновну. Но я ничего не знала, а Надежда Семеновна... - Лариса оборвала фразу, закрыла глаза и так лежала с полминуты, потом взмахнула ресницами, сказала негромко, словно в раздумье: - Но сегодня она не хитрила: я это поняла по тому, как она растерялась, когда лечебников не оказалось там, где она их припрятала... Ничего не могу понять! Только перепрятал их не Паша. Поверьте!

- В этом его никто не подозревает, - успокоил ее Валентин.

- А статья в газете?

- Пусть она останется на совести того, кто ее накропал.

Лариса внимательно посмотрела на него:

- Спасибо.

- Не за что.

Он верил ей, но так же, как она, не мог понять: куда исчезли инкунабулы профессора Яворского? Впрочем, этот вопрос уже не должен был занимать его. И он сказал о другом - более важном:

- Лариса, Бокова будут судить. Он попытается представить эту история как семейную неурядицу, в которой оказался замешанным в качестве вашего жениха. Разумеется, это не более как позиция для самозащиты, но думаю, он изберет именно такую позицию - ничего другого ему не осталось. С такой позиции легче всего выкручиваться, клеветать, шантажировать...

- Зачем говорите об этом? - перебила его Лариса. - На что способен Донат, я уже знаю. Но я не Надежда Семеновна и мне плевать на то, что будут судачить по углам. Я пойду на суд, даже если он состоится на стадионе, и расскажу об этом подонке все. И о себе расскажу. Как кокетничала с ним - просто так, от нечего делать; как принимала потом его ухаживания. Думала Пашке на зло делаю, он его терпеть не мог, а оказалось - себе. Но дело не только в этом. Как жених, Донат меня вполне устраивал: он не торопил события и в то же время был внимателен: потакал моим прихотям, капризам. Он сразу расшифровал мою цыплячью философию: не распускает руки - значит, уважает, не хамит - значит, воспитанный, не напивается до одурения - стало быть, порядочный, дарит цветы - вообще прелесть! Паша предостерегал меня, но я думала, что он из-за неприязни к Донату так говорит. Даже когда всплыла история с "Картинками", и он выгнал Доната из нашего дома, я все еще не считала, что он прав. А сегодня поняла: он тысячу раз прав! Я была нужна Донату как зайцу стоп-сигнал. Мой папа был ему нужен, наши книги нужны, знакомства, связи Надежды Семеновны, наш дом - "фирма", как он однажды выразился, - ему требовались. И что самое дикое: я ведь не слепая была - видела, слышала, понимала. Но почему-то считала, что это как бы параллельно идет и не влияет на его отношение ко мне... Он умел быть ласковым, осторожным - с цыплятами нельзя грубо обращаться, не то испугаются, убегут, или, чего доброго, окочурятся до срока. Но сегодня как раз вышел срок, и я узнала, какой он осторожный. Он меня ногой в живот бил. Сорочкин этот или Рубашкин - я не знаю как его, - только разок меня по затылку треснул, да руки потом заламывал. А Донатик ножкой меня в живот. Да с размаху, чтобы посильнее было! Вот как цыплят свежевать надо...

Она в изнеможении откинулась на подушки.

Вошла Инна Антоновна, сердито посмотрела на Валентина:

- Вы соображаете, что делаете?

- Уже ухожу, - смутился Валентин.

- Все в порядке, Инна Антоновна, - не поднимая головы, с трудом выдохнула Лариса. - У нас был неприятный, но очень нужный разговор. Для меня нужный. И я благодарна Валентину Георгиевичу за этот разговор.

- У Валентина Георгиевича удивительная способность приходить с неприятными разговорами и оставлять приятное впечатление о себе, - все еще строго глядя на Валентина, сказала Инна Антоновна. - Будем надеяться, что когда-нибудь он придет с приятным разговором.

- Постараюсь оправдать ваши надежды, - тушуясь под ее взглядом и пятясь к двери, натянуто улыбнулся Валентин.

В гостиной Мандзюк беседовал о чем-то с Анной Семеновной. Только сейчас Валентин разглядел ее как следует. Она была такая, какой ее описал Сторожук: седовласая, прямая, как жердь, с тонкими белыми губами и сердито-настороженным взглядом старой девы. Мандзюк говорил с ней вежливо, но Анна Семеновна то и дело обиженно поджимала тонкие сухие губы. Когда Валентин вошел в гостиную, разговор подходил к концу.

- Не понимаю вас, Анна Семеновна, хотя это уже не столь важно, - как бы резюмируя все, что было перед тем сказано, заметил Мандзюк. - Но, быть может, вы снизойдете до моего неслужебного любопытства?

- Мужчине этого не понять, - отрезала Анна Семеновна.

- Возможно вы правы, - неожиданно согласился Мандзюк. - Мужская логика слишком прямолинейна.