Завещание Шекспира

Должно быть, он все рассчитал. Посидел (или постоял?) в задумчивости (в моем воображении он стоит в одиночестве), обернулся и бросил взгляд на юго-запад, на четыре мили поросших золотистым дроком полей, увидел Стрэтфорд, утопающий в закатном солнце, взглянул еще раз на Мэри, которая доила отцовских овец, хотя могла бы и не работать. Жилось ей очень даже неплохо, но чего-то не хватало для полного счастья. По деревенским меркам она была утонченной, хотя и привычной к работе. У него достало ума понять, что девушка из такой семьи не пара деревенскому парню от сохи. Он бросил взгляд на ее сильные подвижные пальцы без обручального кольца, на ее румяные щеки, где время еще не оставило своих следов. Зачем я не перчатка и не могу коснуться, как она, твоей щеки!..

– Его осенило, что нужно делать.

Да-да, перчатка. Рука, обтянутая перчаткой, вполне могла б коснуться ее сердца.

Перчатка, которая указывала на три недвижимости в Стрэтфорде, могла коснуться тщеславного сердца Роберта Ардена и заставить его раскошелиться на приданое дочке. Мой отец был далеко не дурак: «Не пресмыкайся у ног высокородных господ, – говорил он мне, – вместо этого ублажай их руки отменно выделанной кожей белых лайковых перчаток. И выбирай младшенькую дочь – она особливо мила отцовскому сердцу».

Как когда-то его отец Ричард, он сменил небо над головой. Он переехал в Стрэтфорд и стал шить перчатки.

– И правильно сделал.

Конечно, составитель завещаний! Когда золотой осенью 1556 года старик Арден умер, он завещал свою душу Господу и Деве Марии, какие-то жалкие десять марок жене Агнес (и то с оговорками), а все свое богатство в Уильмкоте другой девственной Мэри, нежно обожаемому плоду своей зрелости. Там было около шестидесяти акров, остальные в Сниттерфилде – сто пятьдесят в общей сложности, а то и больше: вспаханные и засеянные поля, дома с просторными комнатами, усаженные дубами аллеи, амбары, полные ячменя, пчелы и быки, кладовые с висящими в них окороками, оловянная посуда в кухонных шкафах, гобелены на стенах – не считая кроватей, постельного белья, медной утвари, плугов, маслобоек, подсвечников, птицы, лошадей и скота, фруктовых деревьев и дров в поленницах. Неплохо ведь, да?

– Недурно. Ему наверняка не терпелось все это заполучить.

Моя мать была наследницей обширного йоменского поместья, курицей, несущей золотые яйца, весьма заманчивой партией.

– Что правда, то правда!

На смертном одре не лгут. Старик Арден долго не протянул – поболел да и опочил вечным сном. Пока ему шили саван, Мэри готовили брачное ложе. Похоронная процессия поползла вниз с Уильмкотского холма, протаптывая тропинку для свадебных гуляний. Она вела в одном направлении – к зеленым лугам у ручья. Тихое место упокоения для благочестивой католической души и отличное место для свадьбы. Еще не остывшее мясо, зажаренное для поминок, украсило свадебные столы. Горе и радость крепко и причудливо переплелись. На погосте Астон Кантлоу непорочная Мэри легко переступила через могилу отца и вошла в церковь с чужаком из Стрэтфорда.

Она стояла слева от него, как Ева, которая божественным образом произошла из левого ребра Адама. In nomine Patris, in nomine Filii, in nomine Spiritus Sancti. Amen. И пока звучали эти слова, мой отец надевал золотое кольцо поочередно на каждый палец Мэри: от большого до безымянного, где оно и осталось, потому как кровь из этого пальца течет вверх, прямо к сердцу.

– Вот этого я не знал.

А я знал, но не очень-то этому верил. Просто безымянный палец хорошо защищен, и кольцо на нем носили из этих соображений. И он надел ей кольцо не на голые руки. Белые перчатки обтягивали ее обветренные, привычные к работе руки. Когда она выходила из высоких кованых врат церкви, в ушах ее еще звучала похоронная месса, а на руке уже красовалось обручальное кольцо.

– Кстати, Уилл, по тебе отслужить погребальную мессу?

Ты что, хочешь, чтобы я умер папистом? Шел 1558 год, и в ушах другой Мэри тоже звучала месса. Вот-вот должны были казнить тезку моей матери, королеву Марию Стюарт. Эта настырная, но злополучная старая дева в конце концов разделила ложе с никчемным пройдохой и (как утверждали злые языки) лежала теперь со зловонием сифилиса в узких ноздрях. Этот подарок она получила по наследству от своего знаменитого папули. Прошу любить и жаловать, Генрих VIII – дьявол, несущий смерть даже с того света. А в утробе ее зрел волчонок, в ней мог плодиться только рак, и он готовил почву могильным червям, несмотря на отчаянные мольбы к Богородице, чье плодоносное лоно было так благословенно. Славься, Дева Мария! Кровавая Мэри, прощай!

– Давай вернемся к нашей Мэри – Арден.

А Мэри Арден стала зваться Мэри Шекспир и приготовилась плодиться и размножаться.