Завещание Шерлока Холмса

– Теперь зато вы понимаете, почему мой брат написал в своем завещании: «Дорогому Лестрейду, полицейскому, исполненному уверенности и полному всяческих убеждений, я завещаю свои сомнения и сожаления».

Полицейский побледнел. Его позиции рухнули. Его убеждения лопнули, как мыльные пузыри.

– Но как мэтр Олборн дошел до такого?

– Мы можем это легко себе представить. После процесса над лордом Сен-Джеймсом у мэтра Олборна началась депрессия. Должно быть, его страдания были невыносимыми. Он потерял ту, которую любил, и навсегда лишился радости отцовства. Может быть, на какой-то момент у него возникла мысль о самоубийстве. Но ненависть дала ему силы жить. Для него было невыносимо думать о том, что виновники его несчастья продолжают жить спокойно и счастливо.

– Виновники его несчастья? Вы имеет в виду лорда Сен-Джеймса и его адвоката, судью, двенадцать присяжных и самого Шерлока Холмса?

– Совершенно верно. Олборн стал разрабатывать план мести. В течение трех долгих лет он изучал жизнь будущих жертв. Он стал внимательным соседом четы Барнсов, священником, другом и поверенным старой няни судьи Ричмонда, Джеком-Попрошайкой, следившим за всеми передвижениями маленькой Мэри Кинсли… Он вошел в жизнь этих людей и для каждого из них разработал жуткий план.

Внезапно мне вспомнились слова Олборна: «Я даже ходил на курсы рисования и в театральный кружок. Мои педагоги были очень довольны моими успехами».

Лестрейд продолжал прояснять свои темные места.

– Почему бы ему не убить их сразу, раз уж он так близко к ним подобрался?

– Он не хотел. Он сам написал, что смерть будет для них слишком мягким наказанием. Настоящие жертвы – те, что остаются, не правда ли, доктор Ватсон?

Майкрофт Холмс имел в виду мою мысль, которая наградила меня громким титулом «самого настоящего гения». В знак согласия я кивнул, испытывая гордость от своего спонтанного открытия.

Полицейский внезапно воодушевился:

– Да, да, признаю. Я ошибался с начала до конца. Но зачем все эти кровавые спектакли? Он задушил женщину ее же внутренностями. Он намазал лицо несчастной пленницы медом и оставил ее на радость паразитам. Он заживо захоронил детей, привязав их к полуразложившимся трупам. Он проткнул девочку перевернутым крестом, и бог знает что еще. Зачем все эти отвратительные спектакли?

Полицейский задыхался. На висках блестели крупные капли пота. Он пришел в исступление, оставленный один на один со своей совестью, преследуемой чередой собственных ошибок.

– Успокойтесь, старина. Мы не в силах что-либо изменить. Все уже в прошлом. Я попытаюсь объяснить вам, почему Уильям Олборн действовал так жестоко. Кончина Эмили Сен-Джеймс сильно травмировала его. Обстоятельства ее смертей упоминались на процессе лорда Сен-Джеймса.

Глава тайных служб раскрыл страницу моей рукописи.

«Она спрыгнула с высоты около десяти метров и упала на железную решетку, находящуюся под окнами ее комнаты. Он умерла не сразу. Многие тщетно пытались вернуть ее к жизни. Это никому не удалось. Ее агония длилась около часа». Уильям Олборн, возможно, и не присутствовал при этом, но узнал о произошедшем из газет. Он пережил страшный шок. Образ пронзенного тела, бьющегося в смертельной агонии, навсегда засел в его больной голове. Он хотел подвергнуть подобным страданиям и своих жертв. И он дал свободный ход своей болезненной фантазии. Он разработал сценарии смертей и снабдил рассказы очень точными рисунками.

Вдруг меня будто парализовало, будто сжало корсетом ужаса. Я понял смысл его фразы: «Конечно, я не забывал собрать немного крови в сосуд. Это позволит мне восхищаться содеянным до конца моих дней». Охра, красный и коричневый цвет наполнили мое сознание, вызвав приступ тошноты. Мне показалось, что я чувствую запах крови, совсем рядом. Мой желудок перевернулся. Мой рот внезапно наполнился слюной. Я поднес платок к губам.

Однако я смог побороть отвращение. Я повернулся к стене, готовый увидеть ужасную правду.

Напуганные Лестрейд и Холмс последовали за моим взглядом. Выражение их лиц свидетельствовало о том, что они поняли меня.

Дьявольская улыбка исказила губы Уильяма Олборна.

– Да, господа. Эти картинки я нарисовал кровью своих жертв. Я воспользовался идеями, изложенными Томасом Де Кинсли в его блестящей работе «Об убийстве как об одном из искусств». С тех пор на протяжении многих лет я наслаждался спектаклем моей мести. Мои посетители, включая вас сегодняшним утром, тоже получили от этого большую выгоду. Вам было достаточно расшифровать последнее сообщение под коркой засохшей крови, поймать аллегорию, метафору. Понять красоту, скрывающуюся под маской ужаса.

Нотариус уронил голову на грудь, будто каждое возвращение в разумный мир причиняло ему боль.

Лестрейд сморщил лоб. Затем он поспешно раскрыл окно, полной грудью вдохнув свежий утренний воздух. Мягкий воздух нежно коснулся моего лица. Я тоже сделал глубокий вдох.

Напряжение мало-помалу спало. Мне не терпелось покончить с этой мерзостью. За нашими спинами страшные полки, заставленные яркими сосудами, распространяли волны ужаса и скверны.