Завещание Сталина

Я пришёл, но меня не узнали.
Я глаголил на площади зря.
Торгаши меня лишь осмеяли,
Это мягко ещё говоря

.

И простые, обычные люди

Зло кричали вослед: «Идиот!»
Знал давно я — невежды осудят,
Но не знал, что обманет народ.

Вслед летели и палки, и камни.

«Хватит, слышали много речей!..
Тунеядцам в угоду да дряни!..
Всё на пользу одних сволочей!..»

«Чуда! Чуда!» — ревели бродяги.

И калеки стекались толпой.
И срывались с помоек собаки —
С громким лаем бежали за мной.

Если б ведали зряшностъ затеи!

Ведь беспомощны все чудеса,
Если веры в себе не имели
Ни умы, ни сердца, ни глаза…

Я шептал, задыхаясь от жажды:

«Я бессилен средь слабой толпы!
Вот когда б пробудился бы каждый…
Чудо главное — это ведь мы…»

Только слушать меня не хотели.

Мысли не было даже в глазах.
«Чуда! Чуда!» — безумно ревели,
Нагоняя безумием страх.

Где рабы, там свободных не сыщешь.

Как им было о том втолковать?
Разве может богатство средь нищих
И убогих себя нарождать?..

Уходил я пустою дорогой,

Что змеилась средь выжженных гор,
Зная: больше не будет пророка.
И его не видали с тех пор…

Хасавъюрт… Если он уцелеет, если выживет, он непременно поедет туда…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Усекновение главы «святого Августина»

Город постоянных перестройщиков

Город с таким названием, разумеется, бесполезно искать на карте. В то же время он существует — не как призрак, а как реальное чудовище, фактор российской, а, может быть, и мировой политики.

Однако это название широко применяется — для своих, тех, кто приезжает в город и живёт в нём, тех, кого привозят насильно и кто проводит в нём последние дни перед казнью, добровольной или принудительной: именно здесь во множестве бесследно исчезают люди…

В советские времена, говорят, это был закрытый город, где расслаблялись после загранкомандировок советские разведчики и их коллеги из стран социалистического лагеря.

Здесь были первоклассные отели, корты, великолепный кусок закрытого черноморского побережья и вышколенная обслуга.

После горбачёвско-ельцинской «революции», когда к власти пришли люди из клана Гайдаров, Чубайсов и прочих Собчаков, город тотчас же пришёл в запустение, потому что развалилась прежняя гигантская империя КГБ и финансировать «коммунистическую агентуру» уже не позволили западники: они хотели, чтобы КГБ, причинивший им немало хлопот, издох навсегда.

Ещё задолго до того, как к городу проявило интерес ФСБ, он был с ведома верхушки сдан неофициально в аренду на 99 лет консорциуму «Мосты демократии», где участвовали фонды Даллеса и Трёхсторонней комиссии — кто наверняка знает, что это такое?. В качестве главного управляющего зарядили бывшего советского гражданина Ловкиса или Ловксиса.

Я никогда этого субъекта не видел, но это, конечно, не значит, что это вымышленное лицо: если какое-либо предприятие приносит немалые деньги, каждый дурак знает, что у него есть хозяин и — сверх того — покровитель…

Вы спрашиваете, как я попал в этот город? Да вот так и попал — по оказии.

Летом 1996 года позвонили в мою московскую квартиру:

— Вы Пёкелис Самюэль Абрамович?

А я никакой не Пёкелис, я Фролов Иван Иванович, вплоть до развала СССР проработавший шифровальщиком в ГРУ. В целях секретности, после одного ЧП, я числился Пекелисом.

Фролов я по отцу. А по матери — Лучина. Такая вот благозвучная была у матери фамилия — Лучина. То есть, источник света, в старину крестьянские хаты освещались лучиной, запалённым пучком тонкой сосновой дранки.

— Ну, я Пёкелис, кто трендит? Уже в пятый раз, по определителю вижу!

— Так Вы меня, может, и не знаете.

— Ну, а всё-таки? Я с незнакомцами в словесный контакт беспричинно не вступаю.

— А это Брызган Иннокентий Феофилактович. Я в Вашем ведомстве шестнадцать лет парикмахером оттрубил… Так для себя, знаете, вёл учёт клиентов. Никто со мною в жмурки не играл, но и как старого коминтерновца никто не выпирал со службы. У меня картотека сохранилась.

— Даже если — ну, и что?