Завещание Тициана

— Ребенком я обожал эти места, — начал дядя. — Мы резвились здесь детворой. Вокруг нас кипела жизнь. В небольших доках чинили гондолы, кто-то тренировался в стрельбе из арбалетов, мясники разделывали в лавках туши, здесь же обрабатывался мрамор, да чем тут только не занимались. Мы, дети, тоже по-своему оживляли берега Каннареджо: играли в мяч, плескались в мутной воде. А ныне берега пустынны, все как вымерло. Проклятая чума!

Он направился к деревянному причалу, у которого было привязано несколько лодок.

— Это лодка моего кузена, хозяина книжной лавки.

Чезаре спрыгнул в нее и пригласил друзей последовать его примеру. Едва они успели разместиться, он взялся за весло и отчалил от берега.

До острова было добрых полчаса плавания. Предом воспользовался этим, чтобы поведать Пьеру и дяде загадочное признание художника перед смертью. Потом дядя и Пьер заговорили о чуме, ее симптомах, способах лечения, а Виргилий сосредоточился на том, что требовало прояснения. Он попытался вспомнить точные слова Тициана по поводу преступления, свидетелем которого тот стал. Перебрал вопросы, которые задаст Горацио, поразмышлял над тем, может ли незаконченная «Пьета» представлять собой своеобразное завещание. И наконец, попытался вообразить, на что будет походить поиск истины, если он его предпримет. Появилось ощущение бессмысленности подобного расследования в городе, охваченном страшнейшей из эпидемий. К чему преследовать убийцу, бог знает сколько лет назад расправившегося со своей несчастной жертвой, если в городе орудует более жестокий, лютый и беспощадный преступник? С этим неумолимым палачом он уже познакомился, когда видел женщину, пытавшуюся покончить с собой, чтобы положить конец боли, и присутствовал при агонии гениального художника.

Однако теперь ему предстояло узнать нечто еще более страшное. Смерть владычествовала в Старом лазарете как ни в каком другом месте. Настоящие горы человеческой плоти ожидали часа, когда их сожгут, зальют негашеной известью и погребут в общих могилах. Порой могильщикам, работавшим в своем ритме, под влиянием непомерности стоящих перед ними задач случалось забросить на темную груду трупов недвижное тело, в котором еще теплилась жизнь, и тогда из переплетения нагих серо-зеленых членов вдруг выпрастывалась чья-то рука, пальцы вскоре медленно разжимались и никли. Живым было ненамного лучше, чем мертвым. Для них на острове спешно была сколочена сотня убогих лож, на которых вповалку лежали до пяти человек. Могильщики то и дело сновали между ними, чтобы найти того, кто отошел в мир иной, и освободить от его тела соседей. Усталые, потерявшие всякую чувствительность, они не обращали внимания на вопли и стоны умирающих с кровоточащими ранами и гниющими конечностями. От лазарета исходил чудовищный смрад: смесь запахов пота, мочи, экскрементов, рвоты и гноя. Рои мух кружили над всем этим дантовым адом. Ибо это был ад.

Когда они приблизились к острову, Виргилия охватил приступ тошноты.

— Если и ты выблюешь свои внутренности, тебя схватят! — пошутил Пьер.

Но никакая шутка не была способна разрядить трагичной атмосферы, царящей на острове.

— Но как же отыскать Горацио Вечеллио среди сотен умирающих? — забеспокоился Предом. — Зря мы за это взялись, не стоило нам сюда наведываться. Мы словно попали в какой-то кошмарный сон. Лучше поскорее выбраться отсюда.

Его желудок жгло, в глотке стоял комок, глаза покалывало. Он был готов или заплакать, или закричать. Видя, что творится с племянником, дядя похлопал его по щекам и поднес к его ноздрям пакетик с ароматической травой.

— А ну вдохни, — приказал он. И, обращаясь к двум друзьям, добавил: — Только не сходите на берег. Я пойду поспрашиваю у санитаров. Может, они знают, где искать сына Тициана. Если же нет, обещаю, мы здесь долго не задержимся.

Он тяжело спрыгнул на гальку и решительным шагом удалился.

Чуть погодя он появился вновь, поддерживая полуголого человека, передвигающегося с большим трудом. Лицо его странным образом напоминало лицо Тициана, от чего становилось как-то не по себе. Крупный нос, огромный, чуть выпуклый лоб, изогнутая линия нижней губы, глубоко посаженные глаза, пронзительный взгляд. Та же борода, те же усы, с той лишь разницей, что у Горацио они были темные и густые, тогда как у его отца — седые и редкие. Он скорее упал, чем сел на берегу, у воды. Виргилий и Пьер сошли с лодки.

— Спасибо, — слабым голосом проговорил Горацио. — Спасибо, что приехали сюда сообщить мне о смерти отца. Слез у меня уже нет, но мое сердце, поверьте, переполнено болью. Отец был для меня больше чем родитель, это был учитель, обучивший меня искусству художника, требовательный к себе мастер, словом, образец, до которого я не дорос. Его талант заслуживал большего жизненного срока, чем ему было отпущено, ну хотя бы еще один год. Отец постоянно твердил, что доживет до ста. Как бы мне хотелось, чтобы он сдержал слово.