Завещание веков

Я взглянул на фотографию. Поляроидный снимок, однако качество неплохое. Небольшой узкий каменный дом посреди цветущего сада. Это было так не похоже на моего отца! Но знал ли я его по-настоящему? В конце концов, он мог измениться за эти годы. Насколько человек вообще может измениться.

— Горд — одно из красивейших мест во Франции. Городок, знаете ли, стоит на скалах, и это… это великолепно.

Я почти не слушал нотариуса. Я старался понять.

— Каким образом произошла авария?

— Было два часа ночи, ваш отец не вписался в поворот, машина упала в пропасть… В пяти минутах езды от дома…

— Какого черта он делал в машине в два часа ночи в этом треклятом городишке?

Мэтр Пайе пожал плечами.

Что-то здесь не сходилось. Я никак не мог представить себе все это. Зачем старик купил дом в маленьком городке на юге Франции? Возможно, тут была замешана женщина. Но нотариус явно ничего об этом не знал…

Отец родился в Париже и всю жизнь провел в этом городе. Здесь он учился, здесь работал. Он познакомился с моей матерью в Париже и женился на ней в Париже, сделал ей ребенка в Париже и бросил ее в Париже, когда у нее обнаружили рак. Он ненавидел деревню, ненавидел провинцию — даже пригород для него был местом слишком удаленным. Я не мог придумать хоть какой-нибудь чертовой причины, чтобы он сбежал на юг, словно банкир в отставке.

— Мне бы хотелось посмотреть парижскую квартиру, — сказал я просто, но с принужденной улыбкой.

— Конечно. Не забудьте о сигнализации, я дам вам код. Поскольку там картины, ваш отец поставил самую современную систему.

Было заметно, что нотариусу тоже не терпится покончить с этим делом. Не знаю, как ему удавалось ладить с отцом, но по его глазам я видел, что он не забыл омерзительных похорон моей матери…

Он вручил мне две связки ключей и картонную папку:

— Вот код сигнализации, ключи от квартиры, от дома, от машины, которая находится на парижской парковке… Место 114. Была еще одна машина в Горде, но она разбита… Не знаю, от чего остальные ключи, но вы, конечно, с этим разберетесь. И, когда у вас будет время, нужно посмотреть документы и подписать их…

Я поднялся и протянул ему руку.

— Для похорон мне ничего не надо делать?

— Нет-нет, я сам этим займусь, ваш отец отдал все необходимые распоряжения. Впрочем, если вы захотите оповестить близких…

Я кивнул в знак согласия, но мысленно спросил себя, кого мне оповещать.

Старик умер один и в землю ляжет один. И если бы я был способен проливать слезы, то заплакал бы о матери, которую сейчас вспоминал с прежней остротой.

Мои родители никуда не переезжали после того, как я родился. Люди они были, в общем, обеспеченные и могли позволить себе пятикомнатную квартиру на улице Севр, откуда отец мог ходить пешком на площадь Фонтенуа. Всю жизнь он занимал высокий пост в ЮНЕСКО.

Отец был странным человеком. Те, кто плохо его знал, восхищались им. Вежливый, изысканный, культурный. Просвещенный библиофил, тонкий ценитель искусств, интеллектуал левоцентристского толка. В гостиных охотно слушали его суждения о Монтене и Шагале, ему задавали массу вопросов и с гордостью представляли друзьям. И мсье Лувель еще находит время для работы в ЮНЕСКО. Очень высокий и элегантный, он словно застыл в своем пятидесятилетнем шарме — седеющие виски, морщины в углах губ при улыбке. Он всегда держал руку в кармане брюк с грациозной небрежностью подлинного денди. Люди обожали его.

Но на самом деле мой отец был законченным мерзавцем. Сколько рук он пожал — но я ни разу не видел, чтобы он обнял свою жену. Или сына. Когда за последним гостем закрывалась дверь, он исчезал в кабинете и не показывался вплоть до следующего приема. Словно этот человек всю жизнь сожалел о том, что женился и сделал ребенка. Второе было еще хуже, а когда этот ребенок — ты сам, нелегко смириться с таким положением вещей.

Помню, однажды я стал свидетелем забавного разговора двух своих друзей. У одного отец был интеллектуал, ненавидевший спорт, у второго — спортсмен, ненавидевший интеллектуалов. В результате каждый из моих друзей завидовал другому. А у меня и этого не было. Мой отец делиться ничем не желал. Даже страсть к красивым книгам и картинам он хранил только для себя. Старался просто разместить их повыше, чтобы я не дотянулся. У меня не было с ним никаких отношений. Ни нежных, ни враждебных. Ничего.

Но осознал я, какая он скотина, лишь когда врачи сказали матери, что у нее рак.