Завещание ворона

Он любил этот город. Откуда бы он ни прилетал, ни приезжал сюда, всякий раз чувство было такое, будто с непогоды возвращался в теплый дом и облачался в любимый, перенявший все контуры тела халат. Чувство родины? Тогда почему оно дремало в Париже, где прожито столько лет, и сменялось на нечто противоположное, когда Нилу приходилось изредка заглядывать на фактическую, анкетную родину? Даже немецкий язык, который, в отличие от английского и французского, Нил не изучал ни в школе, ни в университете, покорился ему быстро и безболезненно, словно вынутый из неглубокой подкорки. Уж не дедовская ли немецкая кровь была тому причиной?

Возле старинной церкви, построенной когда-то беглыми французскими гугенотами, он замедлил шаг. До слуха явственно донеслось:

— То не ветер ветку клонит,

Не дубравушка шумит,

То мое, мое сердечко стонет...

Пели двое. Женский, почти девчоночий голос был небольшой, откровенно любительский, но подкупавший чистотой и искренностью. Мужчина, наоборот, пел профессионально, в мастеровитой джазовой манере, при этом чудовищно коверкая русские слова.

Разобравшись, откуда доносится пение, Нил принялся огибать громадный серый портик. Песня резко, на полуслове, оборвалась.

На площади, под позеленевшим от времени памятником Шиллеру разворачивалась драматическая сцена. Двое рослых мужчин, в которых даже на таком расстоянии, даже в густых вечерних сумерках, безошибочно угадывались полицейские, широко расставив ноги и поигрывая резиновыми дубинками, наблюдали за тем, как длинноволосый парень в берете поспешно запихивает в чехол гитару. Перед полицейскими стояла стройная девушка, тоже в берете, и что-то темпераментно им втолковывала, судя по всему, безрезультатно.

Нил подошел поближе.

— Но мы участники международного конкурса! — восклицала по-английски девушка. — Почему мы не можем здесь репетировать?!

— Ферботен, ферботен... — устало повторял полицейский, явно не понимавший ни слова.

— Что здесь происходит? — осведомился Нил.

Полицейский повернулся в его сторону, мгновенно среагировал и на дорогой кожаный плащ, и на повелительную интонацию, и на надменное нордическое лицо.

— Уличные музыканты, майн херр! — доложил он. — Иностранцы. Побирушки. Не положено.

— Ах так...

Нил посмотрел на девушку. Хорошенькое, вполне европейское лицо, трехцветный растаманский берет и чертова уйма змеистых африканских косичек.

— Какая-нибудь бумажка с печатью есть? — быстро и тихо спросил он по-английски. — Для немца это все.

— Знаю, просто вытащить не успела. Девушка сунула руку за пазуху расшитой бисером косухи.

— Молодые люди приглашены на международный конкурс, — пояснил Нил полицейскому.

— Йа-йа...

Топорное лицо под фуражкой оставалось непроницаемым.

— Вот!

Девушка с торжествующим видом протянула блюстителю порядка сложенную вчетверо бумаженцию. Тот развернул, принялся читать, шевеля губами.

— Они красиво пели, — сказал ему Нил.

— Возможно, — согласился тот и вернул бумажку девушке. — Переведите молодым людям, что даже участникам международного конкурса не разрешаются несанкционированные выступления в историческом центре города. Пусть отправляются за Бранденбургские ворота, в Тиргартен, и там репетируют хоть до утра.

— Я переведу, но позвольте им еще одну песню лично для меня.

— Сожалею, майн херр, не положено.

О материальном поощрении Нил даже не заикнулся — с берлинской полицией подобные предложения бесперспективны и чреваты неприятностями.

— Увы, ребята, стражи порядка непреклонны. Предлагают репетировать в лесу, — сказал Нил по-английски.

— А благодарные белочки будут кидать нам орешки, — с усмешкой отозвалась девушка. — Ладно, Линк, потопали отсюда, будем репетировать на заднем дворе.

Чернокожий парень перекинул гитару через плечо.

— Откуда вы такие, ребята? — спросил вдогонку Нил.

— А с Африки, дяденька, — бросила девушка через плечо. По-русски.

Увидев, что инцидент исчерпан, полицейские с достоинством удалились. А Нил постоял еще несколько секунд, глядя вслед уходящей парочке, и пошел своей дорогой.

* * *

Ольга Владимировна Баренцева любила привлекать к себе внимание, причем с годами эта склонность только усилилась. За последние десять лет она изрядно раздалась вширь, но это обстоятельство нисколько ее не смущало. Она с нарастающей активностью использовала яркий театральный макияж, одевалась то в алое, то в сверкающую парчу, то окутывала монументальный свой торс облачком черного шифона и, не стесняясь, радовалась тому обстоятельству, что куда бы она ни вошла, все взоры моментально обращались на нее.

Она не изменила себе и на этот раз — восседала в центральной нише, у всех на виду, в синей шляпке с полуметровыми волнистыми полями и прозрачным шлейфом, небрежно переброшенным через спинку диванчика, и звучно, на весь зал, выговаривала молоденькой официантке:

— Это, милочка, уже ни в какие ворота! Я же просила минеральную без газа, но с лимоном.

— Опять проблемы?

Нил, незаметно подошедший сзади, склонился над Ольгой Владимировной и легонько поцеловал в щеку.