Завещанная река

Кондратий принялся вновь за баранью лодыжку, Услышал, как заскрипел парень зубами, замычал, словно от боли.

– Будет время, Василий, и до Мурома доберемся!

А зараз ты отоспись да в Черкасск собирайся. Отписку мою повезешь атаману со старшинами…

Перед тем как ложиться спать, Василий заткнул сквозящее оконце охапкой сена. Сам расстелился на армяке у двери и долго лежал молча, глядя в темный потолок. Потом спросил глухо:

– Старшинам-то веришь, атаман? Али как?

Булавин лежал в переднем углу, на лавке. Вздохнул:

– Верю каждому зверю, Василий. Приходится. Наше дело такое.

– Ну-ну, – ответно вздохнул Шмель.

– А ты что, заметил чего?

– Да пока нет…

– Ну так спи, не бередь словами.

– Сон не идет, атаман…

– С чего бы?

– Да вот, взять хотя моего нынешнего хозяина… Все думаю! Умственный казак, ничего вроде бы. Но переменчив бывает и до того ушлый, семь пятниц у него на неделе…

Кондратий перекрестил рот в зевоте и отвернулся к стенке:

– Спи! Старшинам нынче тоже некуда податься, бояре на всех шворку накинуть хотят. Спи!

9

Однако сна не было. Только задремали, издали возник конский топот, мерзлая земля загудела дробно и тут же застучали в двери, кто-то рвался в избушку и кто-то не пускал, сторожил атаманский сон.

Василий вскочил, засветил плошку, отпер двери. А Булавин тяжело приподнялся, положил локти на стол и бороду взял в кулак.

В распахнутую дверь кинуло ветром пригоршню снега, пахнуло первой зимней свежестью, а потом увидели они запорошенного метелью и продрогшего Мишку Сазонова, старшего табунщика с Илюхиных выпасов.

– Снег, что ли, пошел? – спросил Булавин, – Гляди-ка!

– Снег… – сказал Мишка Сазонов, развязывая верблюжий башлык, отряхиваясь. – Добрый час уже метет по степи, едва дорогу нашел я…

– Стряслось, что ли, чего? – насторожился Булавин.

Мишка Сазонов притворил накрепко дверь и спиной ее прижал. Водил глазами, на Ваську Шмеля покосился с недоверием.

– У меня – тайное слово, Кондрат Афанасьевич… С глазу на глаз велено…

– Говори, – сказал Булавин. – При нем можно.

Мишка Сазонов мял в руках баранью шапку.

– Илья Григорьевич наказал мне: бечь на сменных конях, упредить. Беда в Черкасском, мол! Лунька-то, атаман, измену замыслил, хочет тебя изловить ныне да боярам выдать. А царю о том отписать, что на Дону воровство было да его стараниями, мол, и прикончено. Супостат!

– Н-ну, ну… – .недоверчиво покосился Булавин. – Отписку дал?

– Нет, – замотал головой Мишка. – Велел так, на словах переказать. Недосуг было, отряд Луньки за мной, по пятам идет. Охрану ставить надобно, Афанасьевич…

Булавин в один огляд успел кинуть на плечи дорогой кафтан, и саблей опоясаться, и пистоль за кушак сунуть.

– А-а, дьявол! – заругался он, выпрастывая из-под скамьи ремешок пороховницы. – Привез ты мне снегу за ворот, Мишка! Далеко отсюда отряд Лунькин?

– К рассвету, гляди, тут будут. Хотят невзначай взять всех!

– Ну, это мы поглядим. Василий, дозоры на три версты, чтобы кругом были! Мигом!

И оглянулся на Мишку Сазонова:

– Со мной останешься?

– Само собой, атаман. Куда мне?

– Ну так беги по балаганам, созывай ко мне казаков, какие тут есть, говорить надобно. Дело не шуточное.

Он еще придержал Мишку у двери, погрозил плетью:

– Гляди, ежели что не так, на оглобле повешу!

– Истинный Христос, все верно!

– Ну, с богом!

А на дворе совсем уже побелело. Под каблуком мягко поддался и хрустнул первый, нестойкий снежок.

«И верно сказано, что первая пороша – не санный путь…» – подумал Кондрат, оглядывая шумный, всполошившийся лагерь.

Вокруг костров двигались и гомонили, поднимали сонных, кидали дрова и недогоревшие головни в огонь. В небо взлетали столбы искр, а навстречу срывало пригоршнями колючий снежок.

Какой-то хилый мужичонка из приблудных гультяев у ближнего костра старательно перематывал толстые онучи, сучил локтями. Новые лапти из пеньковых очесок с длинными оборками лежали рядом.

– Что, ногу облегчаешь, бедолага? – спросил на ходу Кондратий.

Мужичок испуганно поднял бороду.

– Да ведь оно как говорится, атаман. Вперед ли, назад – а бечь!

– Ныне будем токо вперед! Пики и сабли точить! – приказал Булавин и пошел дальше.

«От этих толку мало будет, на казачков вся надежа…» – мелькнуло в голове.

Пока он обходил шумный бивак, совсем развиднело и метель утихла. В избушке ждали его казаки. Они стояли толпой, подпирая шапками низкий потолок и обхватную матицу у печки, а за столом, в переднем углу, сидели есаулы Семен Драный и Степка Ананьин. Увидя Булавина, оба поднялись, освободив место.

Булавин гневно швырнул баранью шапку в угол.

– Слыхали, атаманы-молодцы? – он прошел за стол, под образа. – Предал нас пес Лунька. Чего думать будем?

Драный вздохнул громко, а Степка Ананьин глазами забегал, начал ковырять ногтем сучок в столешнице. Гомон прошел по избе, будто ветром ненастным дунуло.

А потом тишина мертвая наступила, и снова вздохнул Семен Драный.

– Так чего думать будем, казаки? – повторил Кондрат.

– Думай не думай, а сечи не миновать, – сказал Драный.

– Много их… – покосился на пустое оконце Ананьин.

– Много… – отозвались у порога.