Завет, или Странник из Галилеи

Как-то несколько купцов из Нацерета, возвращаясь из земель Филиппа, увидели Иешуа, который проповедовал в городке на побережье Кинерийского моря. Узнав его, они, вероятно, сказали себе: «Не сын ли это Мариам из нашего города? Помнится, с ним она знала немало горя, а теперь вот он объявил себя пророком». Придя в Нацерет, купцы стал и рассказывать всем и каждому, что видели Иешуа. Он-де проповедует только для женщин, которых собирается вокруг него великое множество, а он находит среди них жен для себя. Так как в городе меня уважали, никто не осмеливался передать мне эти разговоры в открытую. Но тем хуже. Ложь слушали мои сыновья и их жены, которые потом спрашивали своих мужей, как я могу сносить такие вещи и когда положу конец гнусным разговорам, постояв тем самым за свое доброе имя.

На увещевания своих домочадцев я бы могла возразить, что едва ли меня теперь волнует то, чем они так озабочены. Мое имя… Принесло ли оно мне хоть толику счастья? И какой великой ценой оно было оплачено! Теперь же настало время, когда я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу Иешуа. И разговоры моих детей на самом деле радовали меня, потому что давали мне повод пойти к нему. К тому времени об Иешуа ходили самые разные слухи: говорили, что он мятежник и призывает к народ к восстанию; говорили, что он очень горд и не признает никаких авторитетов, поэтому спорит со всеми. В его проповедях находили много противоречий и считали, что так говорить может только сумасшедший: бывало сегодня Иешуа возносил кого-то, а назавтра его же обвинял. Слушая такие речи, я на самом деле начала опасаться за его рассудок. К тому же было полным безумием, объявлять себя чуть ли не святым, когда любой может подвергнуть сомнению твое происхождение. Но мое беспокойство было куда серьезнее — Иешуа знал только свой путь и не потерпел бы никаких препятствий на нем.

Я решила сходить в Капер Наум вместе с Якобом, в надежде, что нам удастся поговорить с Иешуа. Якобу я сказала, что мы пригласим его домой, чтобы все родственники могли увидеть, что их брат жив и здоров. Мы сможем понять, не вызывает ли опасений состояние его рассудка, объясняла я Якобу. Однако в душе я не была столь уверена и боялась, что не смогу найти нужных слов, чтобы заговорить с ним. О возвращении в Нацерет я вряд ли посмела бы даже заикнуться, так как помнила, что предшествовало его уходу. Да я думаю, что он просто не стал бы говорить со мной об этом. И что я могла попросить у него? Ведь не могло быть и речи о возвращении или об отказе от его пути.

Уже стемнело, когда мы достигли Капер Наума. Мы договорились о ночлеге, а затем отправились к дому, где, как нам указали, жил Иешуа. Нам показали дорогу, и вскоре мы стояли перед воротами. К нам вышла женщина, она была некрасива, стара и простовата; я подумала, что она не из тех, что принимают за жен Иешуа, — о таких купцы не стали бы зубоскалить. Я обратилась к ней со словами:

— Я пришла к своему сыну, Иешуа, мы хотим позвать его домой.

Женщина ушла, не пригласив нас войти и оставив нас ждать на улице у ворот, возможно, она опасалась, не воры ли мы. Прошло некоторое время, и к нам вышла девушка, совсем юная, почти девочка. Когда я увидела ее, мне захотелось спросить, почему нас так оскорбляют в этом доме, что присылают ребенка для переговоров, но я промолчала.

— Я буду говорить только со своим сыном, — сказала я, — мы пришли издалека, из Нацерета.

— Он не придет, — сказала девушка, — он просил так передать.

Я спросила у нее, плохо скрывая раздражение, уж не с его ли женой я разговариваю. Девушка покраснела и сказала, что Иешуа не женат. По тому, как она это произнесла и как зарделась, было видно, что она сожалеет, что она не его жена.

Я все еще переживала оскорбительность положения, когда я, стоя на улице у ворот дома, вынуждена была разговаривать с ребенком.

— Могу ли я предложить вам переночевать? — предложила девушка.

— Нет необходимости, — ответила я.

И мы с Якобом вернулись немедля к себе. Я готова была уйти тут же, но не могло быть и речи, чтобы отправляться ночью в обратный путь. Я понимала теперь, какую совершила ошибку, придя сюда к нему, для меня он не нашел ничего, кроме оскорбительного ответа, переданного через ребенка, чтобы, возможно, еще больше подчеркнуть мое унижение.

Наутро, едва только рассвело, я разбудила Якоба и сказала ему, что мы тотчас же выступаем в дорогу.

— Но мы ведь так ничего и не узнали, — сказал Якоб, и я поняла, что он все еще надеется на встречу с братом.

— Напротив, мы узнали, что он не хочет нас видеть, — сказала я, всем своим видом показывая, что дальнейший разговор бесполезен.

Пока мы убирали постели, к нам постучался мальчик, он принес рыбу и хлеб, сказав, что ему велели передать нам еду.

Якоб обрадовался и сказал, что, должно быть, это Иешуа посылает нам завтрак. Я посмотрела на сверток с едой: рыба была тщательно завернута в листья, чтобы сохранить тепло, именно так я заворачивала еду для Иешуа, когда приходила проведать его в Александрии. Но, повернувшись к Якобу, я сурово сказала: