Завет вечности. В поисках библейских манускриптов

о такой удивительной находке. Нет, я могу сказать, держа документы в руках, как именно работал фальсификатор. Он взял один из больших синагогальных кожаных свитков с текстом „Пятикнижия", написанных тем же самым квадратным письмом, возможно, две или три сотни лет назад; свитки этого рода должны быть хорошо знакомы г-ну Шапире, поскольку он торгует ими и ранее продал некоторым публичным библиотекам Англии отдельные их экземпляры, полученные из действующих синагог Иудеи и Йемена. Фальсификатор затем отрезал нижний край свитка, имеющий наиболее широкую поверхность. Таким путем он получил несколько узких полос кожи, на вид довольно древних, причем это впечатление было в дальнейшем усилено с помощью соответствующих химических средств. На этих полосах кожи он написал чернилами, используя алфавит Моавского камня и вводя в текст „разночтения", какие только диктовала ему фантазия, отрывки из Второзакония, которые г-н Гинзбург затем разобрал и перевел с усердием и эрудицией, достойными гораздо лучшего применения».

В этих замечаниях, несомненно, слышатся злобные нотки и содержится косвенный намек на то, что Шапира на деле сам и сфабриковал рукописи. Клермон-Ганно решительно заявил, что ему ничего не стоило бы изготовить идеально сходный документ, который мог бы сойти за продолжение Второзакония г-на Шапиры, но имел бы перед последним «то скромное преимущество, что его не оценивали бы в миллион фунтов». Самоуверенность француза пришлась по душе не всем англичанам. Непосредственной реакцией публики на письмо Клермон-Ганно в «Таймс» была вспышка враждебности по отношению к нему самому, а не к Шапире; очевидно, англичане успели уже проникнуться к рукописям последнего собственнической страстью, которую они меньше всего

383

хотели видеть попранной каким-то заносчивым иностранцем. Некоторые газеты отвергли заключение Клер-мон-Ганно и утверждали, что кожа рукописей Шапиры значительно толще, чем используемая обычно для синагогальных свитков. Французу вменяли в вину и то, что он был изначально предубежден против Шапиры, и его неприличное предложение изготовить еще один «моавский свиток*·. Авторы передовиц бичевали то, что у них называлось «галльской страстью к самовосхвалению». «Манчестер Гардиан» б сентября обвинила самого Ганно в том, что он «чересчур уж преждевременно выпустил свои критические когти, чтобы это могло согласоваться с британскими понятиями о честной игре».

На специалистов, однако, произвели впечатление и изящные доказательства Клермон-Ганно, и описание им вероятного процесса изготовления подделки. Гинзбург, который некоторое время до того колебался, теперь вдруг буквально на следующий день выступил с безоговорочным осуждением рукописей Шапиры и полностью согласился с внешними свидетельствами, представленными его проницательным французским коллегой. К этому он добавил, вслед за Нейбауэром и Альбертом Лоуи, внушительный перечень внутренних свидетельств самого текста. Именно на этих основаниях фрагменты и были окончательно заклеймены как поддельные.

Защитники Шапиры теперь, как и тогда, обрушиваются главным образом на Клермон-Ганно. Они утверждают, что другие критики только шли по его стопам или без конца повторяли его аргументацию. Ставя под вопрос движущие мотивы и логику француза, они надеются устранить тем самым всякие сомнения в подлинности Второзакония Шапиры. Но они выдают желаемое за действительное. Для того чтобы построить убедительную защиту по делу Шапиры, необходимо прежде разобраться

384

с куда более существенными внутренними свидетельствами текста. Здесь, впрочем, мы вступаем в область чисто техническую, в которой нечего делать неспециалисту. Большинство ученых в 1883 г. сочли факты, представленные Гинзбургом и другими, абсолютно убедительными.

Нет необходимости подробно вдаваться здесь в спорные грамматические, лингвистические, текстологические и теологические проблемы. Стоит, однако, заметить, что преподобный Альберт Лоуи, одним из первых в Англии усомнившийся в подлинности документов Шапиры, использовал метод внутренней критики текста также и для того, чтобы дискредитировать Моавский камень, подлинность которого не вызывает никаких сомнений. Кроме того, некоторым лингвистическим противоречиям и аномалиям в древнееврейском языке документов Шапиры, которые смутили Гинзбурга, могут быть найдены аналогии в различных текстах из иудейских пещер, обнаруженных за недавние годы. Гинзбург, Нейбауэр или немецкие ученые полагали, что в ряде случаев ими выявлены слова, принадлежащие позднераввинистской эпохе, но профессор Мансур сумел либо доказать, что они ошиблись, либо установить присутствие тех же слов в таких древних документах, как Силоамская надпись. Наконец, грамматические ошибки и описки, часто встречающиеся и в некоторых фрагментах Мертвого моря, теперь нельзя уже рассматривать как убедительные доказательства подделки.