Заветный перстень

И тогда сама графиня Воронцова настояла перед мужем на высылке Александра Раевского. И вскоре тот также покинул город…

И в село Михайловское Пушкин привез подарок графини: тяжелый перстень с осьмигранным желтоватым сердоликом, на котором была вырезана по-еврейски надпись: «Симха, сын достойного Ребби Иосифа, да будет благословенна его память». Не из железа, а из золота был заветный перстень Пушкина.

Второй такой перстень остался у графини. Они обменялись кольцами.

Нередко в глушь Михайловского шли из Одессы письма. Сестра поэта, Павлищева, рассказывает: «Когда приходило из Одессы письмо с печатью, украшенною точно таким же кабалистическим знаком, какие находились на перстне брата, – Александр запирался в своей комнате, никуда не выходил, никого не принимал».

Не жег ли он ее писем за запертыми дверями и не звуки ли его горячих рыданий долетели до нас в его стихах «Сожженное письмо»? Вы помните:

Прощай, письмо любви, прощай! Она велела…
Как долго медлил я, как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал: гори, письмо любви.

И дальше:

Уж перстня верного утратя впечатленье,
Растопленный сургуч кипит…

Пушкин хоронил свою любовь: растопленный сургуч, пепел милой, сумрачный блеск заветного перстня. И все.

Намеки, горка пепла, торопливые записи в черновиках. Но кажется, что в графине Елизавете Воронцовой встретил Пушкин любимую, ту единую, у которой так много имен и всегда одно. Как ребенок, как котенок, весело бежал Пушкин за всеми призраками, но всегда искал одну. Список сокровенных женских имен все удлиняется, все удлиняется и дойдет он до 113-й: до Наташи Гончаровой. Но встретит ли Пушкин любимую?

И графиня Воронцова с бессильною линией рук и с глазами тихими и глубокими, как сияние влажных звезд, не была ли той, которую искал поэт? Но дорогу к ней пересекла ему зловещая тень. И рядом с Ангелом нежным всегда будут холодно усмехаться прищуренные глаза бледного Раевского, того Демона, который, по признанию, одолел Пушкина в какой-то борьбе…

И в зимнюю ночь или когда мело по дорожкам Михайловского желтые листья, тусклое золото осени, а серое небо грустно светилось в серых глазах поэта, написал он свой «Талисман». Вы помните его последние строфы:

Но когда коварны очи
Очаруют вдруг тебя,
Иль уста во мраке ночи
Поцелуют не любя —
Милый друг! от преступленья,
От сердечных новых ран,
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!

И в черновых бумагах под этим стихотворением он сделал пять сургучных оттисков коронкой заветного перстня, точно запечатлев свое заклинание…

Тогда он работал над «Евгением Онегиным». И строгий женский профиль с головкой, несколько наклоненной вниз, как в строфе «В дверях Эдема Ангел нежный главой поникшею сиял», так обильно встречается теперь на страницах пушкинских тетрадей. И от этих дней дошли до нас его слова, его признанье: «Я любил с таким тяжелым напряжением, с такою нежною, томительной тоской, с таким безумством и мученьем»…

А Раевский из Одессы уехал в Белую Церковь, куда отправилась гостить и Воронцова. Раевский пишет из Белой Церкви Пушкину: «Пишу с ее согласия: нежная и добрая душа ее сознает тут только несправедливость, жертвой которой ты стал. Она высказала мне с чувством и грацией, свойственной характеру Татьяны…». Это, по-видимому, относительно высылки Пушкина из Одессы, но замечательно в этом письме то, что графиня Воронцова названа именем Татьяны.

И не запечатлел ли поэт в высочайшем своем образе – в Татьяне светлой и печальной – образ своей неразгаданной любви, от которой остались только горка легкого пепла да заветный перстень?

А годы шли. Все удлинялся список женских имен и вот дошел наконец до 113-й, роковой: Наташи Гончаровой.