Заветы Ильича. «Сим победиши»

Новейшие исследования свидетельствуют о том, что в годы Первой мировой войны в результате боевых действий было убито и умерло от ран 3 млн. 645 тыс. 965 солдат и офицеров русской армии. А с учетом потерь гражданского населения в районах боевых действий безвозвратные потери России составили 4 млн. 447 тыс. 405 человек. Добавьте к этому косвенные демографические потери и эта цифра возрастет до 6,5 миллионов.

В годы Гражданской войны, по сведениям, подтвержденным документальными данными, Красная армия потеряла 702 тыс. человек, из которых 407 тыс. – от ран и болезней. Потери белых армий исчисляются в 175 тыс., плюс 150 тыс. умерших от болезней. Однако, учитывая неполноту этих данных, есть основания полагать, что потери обеих сторон в ходе боевых действий составили около 2,5–3 млн. человек, причем в большинстве – от ран и болезней.

Но еще больший урон стране, находившейся в блокаде, лишенной элементарных медикаментов, нанесли массовые эпидемии – гриппа («испанки»), сыпного и брюшного тифа, дизентерии и т. п., потери от голода, от сокращения рождаемости и роста смертности. Тут счет тоже шел на многие миллионы. Таковы «главные причины уменьшения числа населения».

Добавьте к этому еще 2 млн. россиян, оказавшихся в эмиграции. Из коих примерно 600 тыс. осели в Германии, 250 – во Франции, 200 – в Польше, 100 – в Турции и 100 тысяч в Китае. Все это, в совокупности, объясняет, почему общая численность населения России сократилась на много более 12 млн. человек[5].

Дня победы никто не праздновал: еще велись бои в Приморье, оставались очаги мятежей в Тамбовщине, Туркестане и других регионах. Но было ощущение чуда – еще бы, «на нас перли 14 держав и наша взяла!»

Впрочем, в то время уже мало кто верил в чудеса. Но известная эйфория победы, ощущение человека, поднявшегося на невиданную доселе высоту, все-таки было. А вместе с ней и определенная романтизация так называемого «военного коммунизма», когда, казалось бы, исполнилась вековая мечта о ликвидации власти денег, всеобщем равенстве и т. п.

В одном из многочисленных и характерных для того времени документов – «Нерушимом обещании коммуниста» говорилось:

«Обещаюсь: встретить смерть за освобождение трудящихся от ига насильников с достоинством и спокойствием; не просить у врагов трудящихся пощады ни в бою, ни в плену…

Отрекаюсь: от накапливания личных богатств, денег и вещей; считаю позором азартную игру и торговлю, как путь к личной наживе; считаю постыдным суеверие, как пережиток тьмы и невежества; считаю недопустимым делить людей по религии, языку, национальности, зная, что в будущем все трудящиеся сольются в единую семью…

Если же я отступлю от своих обещаний сознательно, корысти и выгоды ради, то буду отверженным и презренным предателем. Это значит, что я лгал себе, лгал товарищам, лгал своей совести и недостоин звания человека!»[6]

В феврале 1921 года «раз вечером захотелось Ильичу, – вспоминает Крупская, – посмотреть, как живет коммуной молодежь. Решили нанести визит нашей вхутемасовке – Варваре Арманд [ВХУТЕМАС – Высшие художественно-технические мастерские – В.Л.].

Был это голодный год, но было много энтузиазма у молодежи. Спали они в коммуне чуть ли не на голых досках, хлеба у них не было. “Зато у нас есть крупа!” – с сияющим лицом заявил дежурный член коммуны – вхутемасовец. Для Ильича сварили они из этой крупы важнецкую кашу, хотя и была она без соли.

Ильич смотрел на молодежь, на сияющие лица обступивших его молодых художников и художниц, и их радость отражалась у него на лице. Они показывали ему свои наивные рисунки, объясняли их смысл, засыпали его вопросами.

А он смеялся, уклонялся от ответов, на вопросы отвечал вопросами: “Что вы читаете? Пушкина читаете?” – “О нет! – выпали кто-то. – Он был ведь, буржуй. Мы – Маяковского!” Ильич улыбнулся: “По-моему, Пушкин лучше”»[7]

При всех симпатиях к этой молодежи Ленин прекрасно знал, что нельзя «витать в иллюзиях». Необходимо сохранять «ясность головы». И этот «одухотворенно-коммунарский» образ жизни, с его скудностью и бесплатностью минимальных жизненных благ, или, как, говорили тогда, «гигиеническим пайком», не может быть нормой жизни народа.

«История, – говорил Владимир Ильич, – знает превращения всяких сортов; полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества – это вещь в политике совсем не серьезная. Превосходные душевные качества бывают у небольшого числа людей, решают же исторический исход гигантские массы, которые, если небольшое число людей не подходит им, иногда с этим небольшим числом людей обращаются не слишком вежливо»[8].