Заветы Ильича. «Сим победиши»

Если в чем-то Россия и занимала первое место в мире, так это по числу стачечников. В 1913 году их было более 1,2 миллиона рабочих, а в первом полугодии 1914-го превысило уровень 1905 года — более 1,5 миллиона. Именно в эти «благостные» предвоенные годы в стране стала складываться новая революционная ситуация. И, как писал в апреле 1914-го граф Мусин-Пушкин графу Воронцову-Дашкову, — «все приходят к убеждению, что она [революция — ВЛ] неизбежна и только гадают, когда она наступит и что послужит толчком»⁹²⁹³.

Конечно, в голодном 21 — м о булках 13-го можно было только мечтать. Но разве ради этого три года катилось по стране «красное колесо» гражданской войны?. Нет, люди мечтали не о возврате к старому, а о новой, иной жизни.

Увы, революция произошла в стране с таким материальным базисом, который, позволив свергнуть помещиков и буржуазию, еще не давал возможности перейти в «светлое царство коммунизма». Для этого нужен был гигантский рост производительных сил, создание принципиально иной материальнотехнической базы. Но как раз эта задача — в силу разрушительных условий долгой войны — труднее всего давалась советской власти.

Зимой 1921 года, по дороге в Горки, случился как-то у Ленина мимолетный разговор с крестьянином. Разговор, казалось бы, вовсе пустячный. Но засел он в голове Владимира Ильича накрепко.

«Помню, как однажды, — рассказывала Крупская, — мы подъехали к какому-то мосту весьма сомнительной прочности. Владимир Ильич спросил стоявшего около моста крестьянина, можно ли проехать по мосту на автомобиле. Крестьянин покачал головой и с усмешечкой сказал: “Не знаю уж, мост-то ведь, извините за выражение, советский”»⁹⁴.

Ну, и что тут такого? Были мосты «николаевские». Были просто «казенные». Были «земские». А теперь вот — «советский». Но ведь сказано-то с ехидцей, как о предмете сомнительной прочности и совсем ненадежном. И сказано так, будто определение уже крепко вошло в обыденное сознание. Вот это, вероятно, и зацепило.

И Ленин, отмечает Крупская, потом, по самым различным поводам, «не раз повторял это выражение крестьянина». Ибо хотел он, чтобы жизнь вложила в понятие «советский» совсем иной смысл.

Еще в марте 1918 года, когда Россия вырвалась из кровавой мировой войны и забрезжила надежда — начать мирное строительство, Ленин вспомнил «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова: «Ты и убогая, ты и обильная, / Ты и могучая, ты и бессильная / — Матушка — Русь!». И Владимир Ильич написал тогда, что Россия должна «перестать быть убогой и бессильной, чтобы бесповоротно стать могучей и обильной»¹

Как этого добиться?

За несколько лет до этого, в 1919 году, беседуя с американским писателем Линкольном Стеффенсом, Ленин говорил: «Нам необходимо пересмотреть заново все наши теории в свете новейшего исторического опыта войны, мира, нашей и других революций… Когда непрестанно действуешь, теоретизировать страшно трудно… Чтобы ясно мыслить, я должен поселиться в деревне.

Вот если бы за пределами нашей страны — в Америке, Англии или в Европе — нашлись ученые, которые могли бы наблюдать нашу действительность, изучать ее, размышлять и делиться с нами плодами своих наблюдений!

Мы нуждаемся в критике. Ведь в грозный час бури капитанам прежде всего необходимы советы умных, симпатизирующих наблюдателей, отдаленных от центра бури и потому находящихся в безопасности.

Однако такой критики мы не получаем, и на Западе я не вижу таких критиков. Ее заменяет невежественный ужас, порожденный трудностями, которые мы переживаем. Невежды видят лишь огромные волны, дисциплинированную команду, кое-кого за бортом и только.

Мы ощущаем все это гораздо острее, чем наши критики. Нам необходимо знать, как преодолеть эти трудности и добраться до цели, которая составляет цель всех людей, ищущих смысл жизни. Мы по-разному представляем пути, ведущие к этой конечной цели, но мы вполне согласны в пункте назначения»⁹⁵⁹⁶.

Трудно сказать, насколько буквально передают слова Владимира Ильича эти записи Стеффенса. Тем более что вдова его — журналистка Элла Уинтер опубликовала их в Нью-Йорке лишь в 1962 году. Но то, что смысл был ухвачен — это несомненно.

Хотя, если быть точным, на зарубежные оценки Владимир Ильич и не очень-то надеялся. Особенно после выхода в 1918 году книги Карла Каутского «Диктатура пролетариата» и множества статей других теоретиков западноевропейской социал-демократии. Смысл их Карл Реннер сформулировал несколько грубо, но достаточно точно: «Капитализм словно свинья. Чтобы зарезать ее и извлечь из нее пользу надо выждать пока она станет достаточно жирной… И мы должны сначала выждать, пока она разжиреет».

В России, где Великая Революция уже покусилась на «священную», хотя и недостаточно жирную «свинью», с таким запасом «премудрости вяленой воблы», как сказал бы Салтыков-Щедрин, решать вопросы, вставшие перед страной, было невозможно. Впрочем, не ожидая советов со стороны, в моменты крутых поворотов Ленин всегда находил возможность теоретически осмыслить возникающую реальность.