Заветы Ильича. «Сим победиши»

И тут же выясняется, что все эти вопросы обсуждаются уже давно. Еще до конфликта, связанного с «Правдой», Бухарин пишет из Кисловодска Каменеву: «Протоколы [Политбюро ЦК — В Л.], которые мы получаем, производят на нас удручающее впечатление. Так дальше дело идти не может: ей богу, даже овца подняла бы знамя протеста. Нельзя же публику мелко надувать и водить за нос во имя душевной чистоты.

…Тут нужно коренное изменение “оргметодов". Очень просим писать нам о состоянии организации: намечаются ли некоторые неважные симптомы. Наш же секретариат будет заниматься всяческими перемещениями, а о главном пусть

Пушкин думает. Это прямо политика “рыцаря на час”, мягко выражаясь»¹.

В отличие от Бухарина, Зиновьев мягко выражаться не стал. В том же письме Каменеву он написал: «Мы этого терпеть больше не будем. / Если партии суждено пройти через полосу (вероятно, очень короткую) единодержавия Сталина — пусть будет так. Но прикрывать все эти свинства я, по крайней мере, не намерен»^11841185.

В качестве примера Зиновьев указывает на ту линию, которую Сталин проводит в национальном вопросе: «Сколько мы бились, чтобы достигнуть политического соглашения по этому вопросу! Серго и тот на днях признал, что мы были правы. В “Новом времени” (София) один умный реакционер пишет: “большевики вновь попали в точку, их разрешение национального вопроса имеет булыпее значение, чем НЭП”.

Что же делает Сталин? Уполномоченными ЦК (инструкторами) по национальным делам он назначает… людей противоположной линии… Все скажут: зря хорошие резолюции принимать, коли исполнение их противникам оных поручать.

Спросил кого-нибудь Сталин при этих назначениях? Нас, конечно, нет… Что же получается? Своя рука владыка. А Владимир Ильич еще во время 10 съезда говорил: политическая линия ничего не стоит, если организационное ее проведение искажается».

Или вопрос о тактике ЦК Компартии Германии по отношению к фашистам. «Владимир Ильич, — пишет Зиновьев, — уделял добрую десятую часть времени Коминтерну, каждую неделю беседовал с нами об этом часами, знал международное движение, как свои пять пальцев и то никогда не отрезывал, не опросив 20 раз всех. А Сталин пришел, увидел и разрешил! А мы с Бухариным — вроде “мертвых трупов” — нас и спрашивать нечего. Да и тебя, верно, не спросил…»¹¹⁸⁶

Другой пример: решение, принятое Политбюро 19 июля о подписании Конвенции о режиме черноморских проливов, обсуждавшейся на Лозаннской конференции. Это международное соглашение, хотя и давало возможность участия в контроле над проливами, не учитывало полностью интересов СССР и Турции, ибо допускало свободный проход в Черное море военных судов любой страны мира.

Поэтому Политбюро санкционировало условное соглашение СССР — с правом выхода из данной Конвенции. И Сталин полагал, что это — «единственно возможное решение». В общем, вопрос был сложный и, забегая вперед, заметим, что ЦИК не ратифицировал этот документ¹.

«Почему не спросили нас и Троцкого по этому важному вопросу, — пишет Зиновьев Каменеву. — Времени было достаточно… По совести: Ильич когда-нибудь сделал бы такой шаг, не опросив по телеграфу членов П.Бюро? Никогда! Мы здесь видели 8 членов ЦК — все считают подписание ошибкой»^11871188.

Особую решимость Зиновьеву, вероятно, придало письмо от Фёрстера о состоянии здоровья Ленина, письмо, как написал Зиновьев, «очень радостное и оптимистическое. Происходит рассасывание процесса в мозгу, много-много лучше. Дай-то бог». Фёрстер, якобы, «гарантирует дальнейшее улучшение»¹¹⁸⁹.

И, заключая свое послание Каменеву, Зиновьев написал: «Либо будет найден серьезный выход, либо полоса борьбы неминуема. Ну, для тебя это не ново. Ты сам не раз говорил то же. Но что меня удивило — так это то, что Ворошилов, Фрунзе и Серго думают почти так же. Напиши, пожалуйста, что ты об этом думаешь… Твое хладнокровие — прекрасная вещь. Но не до бесчувствия. Право»¹¹⁹⁰.

Из приводимой переписки видно, что варианты «серьезного выхода» обсуждались в Кисловодске до конфликта с «Правдой». А поскольку обязательным элементом тамошнего отдыха являлись экскурсии в окрестные пещеры, то одна из таких встреч и бесед, проходившая 28 июля с участием Зиновьева, Бухарина, Ворошилова, Лашевича, Евдокимова, и получила позднее название «пещерного совещания».

В 1925 году, на XIV съезде партии Зиновьев рассказывал: «Дело шло о том, как нам наладить работу впредь до восстановления здоровья Владимира Ильича. Все тогда еще, как я помню, уехали в отпуск с надеждой, что Владимир Ильич вернется к работе. Вот и думали: как же нам все-таки продержаться, если болезнь затянется (опасения тоже были), как нам поддержать равновесие.

…Все участники совещания понимали, и всем им одинаково было ясно, что Секретариат при Владимире Ильиче это одно, а Секретариат без Владимира Ильича — это совершенно другое. При Владимире Ильиче, кто бы ни был секретарем, кто бы ни был в Секретариате, все равно и тот и другой играли бы ограниченную служебную роль…