Завидное чувство Веры Стениной

— Если не хотела пирожное, нечего было портить! — сказал ей Саша на прощание. — Мне, может, тоже не понравилось, как ты выглядишь. И в Оренбурге у меня моложе есть. Семь лет назад дочку, а я, дурак, вначале с тобой решил попробовать.

Столик лез всеми своими руками в коробку за конфетами. Жёлтая начинка — будешь богатой, коричневая — счастливой. А если попадётся белая — останешься красивой до самой смерти. И никогда не состаришься.

Глава двадцать седьмая

Король прогуливался в любую погоду.

Название картины Александра Бенуа

Серёжа растерянно смотрел на Тамарочкин зад, где сиротливо белела оголённая панель, а Вера с Ларой смотрели на Серёжу.

— Сегодня какой-то не очень удачный день, — сказала наконец Стенина. — Лара, посмотри по сторонам, может, этот номер где-то валяется. Может, его ради баловства свинтили и бросили. А я с собачниками поговорю.

Она решительно двинулась в сторону тепло одетых людей, вокруг которых носились по снегу весёлые собаки. Одна из собак была в пальтишке, шапке и сапожках — прямо как человек, только на месте лица — мохнатая и довольно-таки свирепая морда. Вера загляделась на пальтишко и чуть не оступилась — её подхватила под руку хозяйка ряженой псины.

— У нас тут номер с машины скрутили, — сказала ей Вера. — Может, вы видели?

— Мы с Линочкой только вышли. Вот попадись нам это хулиганьё, правда, Линочка?

— Ррррр, — подтвердила собака.

— Вы, женщина, зря оставляете номера на стоянке, — подключилась к разговору другая собачница. — Кейс, ну-ка фу! Ко мне!

К ней подбежал чёрный пёс, похожий на лохматую швабру.

— А куда же их девать? — оторопела Вера.

— Я всегда их сама скручиваю и домой уношу. У нас во дворе постоянно такое творится, вы как будто не знаете.

— Вера! — махал рукой Серёжа. — Сюда!

— Спасибо, — поблагодарила собачниц Стенина. — Симпатичная у тебя шапочка, — сказала она Линочке, и та прорычала ей вслед что-то благодушное.

— Номер мы не нашли, но передний снять не успели, так что можно ехать, — сказал Серёжа.

— Точно?

— Точно. Завтра с утра поеду в полицию и напишу заявление. Давайте, садитесь! Вон Лара уже пристегнулась, молодец какая!

…Таланты истинны за критику не злятся,

Им повредить она не может красоту…

— «Красоты», а не «красоту»! И не «им», а «их»! Лара, ну что ты, совсем ничего не соображаешь? Неделю уже эту басню жуём. Давай ещё раз мораль с начала.

Дочь покорно бубнила:

Таланты истинны за критику не злятся,

Их повредить она не может красоты.

Одни поддельные цветы дождя боятся.

— Наконец-то. Садись за математику.

Вера ворчала по привычке — даже эта басня, давным-давно задолженная учительнице литературы, не испортила ей настроения. Это было именно «настроение» — точнее, настройка. Валечка настроил в ней каждую клавишу, не забыв даже о субконтроктаве, куда добираются руки не всякого музыканта.

Сам Валечка остался всего лишь настройщиком. Он не играл на инструменте — и тем более не стремился выступать с концертами, но позаботился о том, чтобы у ценного пианино всё звучало и работало, как следует. Ненастоящий секс — и ненастоящий роман. Прекрасная полумера.

Сарматов ни о чём не догадывался. В те дни он удачно уехал — сначала в Москву, потом в Питер, а потом вообще в Хабаровск. Наказал Вере объезжать с дозором все «точки», особенно напирал на уралмашевскую, где хранились иконы.

Поддельный Коровин вскоре исчез со стены — теперь на его месте висела акварель малоизвестного художника. Вера засы́пала Сарматова вопросами, но в ответ получала лишь уклончивые мычания — Славян сделал копию на память, и всё тут. Стенина не верила — она уже достаточно хорошо знала Павла Тимофеевича, он не умел расставаться с любимыми вещами. Скорее всего, в хорошие руки ушёл букет кисти Славяна, а подлинный Коровин скрыт в каком-нибудь укромном углу, куда у Веры нет допуска.

Она убедилась в своей правоте, осматривая «точку» на Блюхера — здесь, облокотившись на столик эпохи Наполеона III, сидел очередной «консультант»: зевал со звуком, вздыхал в полный голос. Над его пуритански-круглой головой висел странно молчаливый Петров-Водкин. Хмурый мальчик в голубой косоворотке не произнёс ни слова за всё время, что они виделись, — картина была мертвее мертвеца. Мальчик даже бровью не пошевелил, гла́за не скосил — а портреты так обычно не могут. Как бы ни старались, всё равно то моргнут, то хихикнут, то губы скривят. Тем более если это дети — они всегда первыми начинали общаться с Верой: кто лепетал, кто капризничал, кто даже плакал, как тот парижский Амур.

«Одни поддельные цветы дождя боятся», — вспомнила Вера. И дунула со всей силы прямо в лицо мальчику. Круглоголовый решил, что «хозяйка» явно не в себе, но мальчик никак не отреагировал.