Завидное чувство Веры Стениной

Дирижёр благосклонно повернулся к первой скрипке, пожал ей руку, а на сцену вышел главный герой сегодняшнего концерта (если не иметь в виду Чайковского и Малера). Молодой и, как решила Вера, красивый скрипач встал рядом с дирижёром, глядя на него преданным щенячьим взглядом. «Тургенев» махнул палочкой, и скрипки затрещали как спички, которые зажигают о серный бочок коробка. Эфы виолончели походили на усы опереточного злодея. Солист играл уверенно и страстно, дирижёр порой подпрыгивал на месте, первая скрипка железной рукой держала оркестр — и он расцветал дивной, сочной, темпераментной музыкой. Стенина чувствовала, что может закутаться в неё, как в покрывало — точнее, в лёгкую и чистую вуаль. Один из контрабасистов забыл перелистнуть ноты, шея солиста пошла красными пятнами, мужчина в соседнем ряду надсадно кашлял — но Вера слышала только музыку, более того, она видела её. Гитаристка Ренуара, шагаловские скрипачи, вирджинал Вермеера, флейта Джорджоне и «Юноша с лютней» звучали как единый оркестр, спеть с которым почёл бы за честь даже ангельский хор Ван Эйка[50]. Солист, казалось, готов был надвое перепилить скрипку смычком, с которого уже свисал длинный порванный волос. Лидия Робертовна пыталась унять свои руки — они беспокойными птицами бились в подлокотники. На сцене бушевало море…

И вдруг Веру дёрнули за рукав, вытащили из музыки, как рыбу сачком из аквариума.

— Ты что, не слышишь? — сердилась дочь.

— Потом поговорим, — шепнула Вера.

— Мне надо в туалет!

Оркестр играл анданте. Вера, наступая на чужие ноги, шла, красная, как Ларино платье, к выходу из рая под мысленные проклятия публики. В холле Лара тут же замедлила шаг, да и страдальческое выражение на лице куда-то улетучилось.

— Ты не хочешь в туалет! — рассвирепела Вера Стенина.

— Хочу, но уже не так сильно, как раньше, — призналась дочь.

— Давай быстрее! Из-за тебя всё пропустим!

— Я вас теперь только в антракте обратно пущу, — вмешалась контролёрша, и Вера с трудом сдержалась, чтобы не поставить её на место. Вот встала бы, в самом деле, на Верино место — а Стенина посмотрит, как она будет выкручиваться! Но у этой злорадной дамочки, скорее всего, нет детей. По глазам видно.

Лара скрылась в туалетной кабинке, концерт звучал теперь далеко и не по-настоящему, как будто его передавали по радио. Вера включила воду, зачем-то вымыла руки — и расстроилась, столкнувшись взглядом в зеркале с собой. Она никогда не была в восторге от собственной внешности, но в последние годы отражение вообще отбилось от рук — Вера всякий раз неприятно поражалась, узнав в стеклянной витрине или в зеркальной стенке, которыми обзавелись вдруг практически все городские киоски, своё скучное лицо. Копипаста, та, напротив, с удовольствием замедляла шаг, когда они шли мимо зеркал — и оглядывала себя с нежнейшим восторгом.

— Мама, — задушевно сказала Лара, бахнув дверью кабинки. — Дай мне, пожалуйста, гейм-бой!

— Ни за что! Мы музыку пришли слушать!

— Это скучно, — надулась дочь. — Я не хочу. Ты посиди в зале с бабушкой, а я вот здесь подожду, на лавочке. С гейм-боем.

Стенина задумалась. Честно говоря, это был не самый плохой вариант, но неизвестно, как отнесётся к нему Лидия Робертовна. И вообще, надо приучать Лару к музыке, а не толкать её собственными руками в болото игромании.

— Гейм-бой получишь дома, если высидишь концерт.

Лара захныкала. Бездетная контролёрша изобразила, что закатывает глаза, и Стенина почувствовала страстную потребность ударить её со всей силы по голове, чтобы «такая и осталась». Тонечка Зотова из детского сада говорила, что этот способ действует наверняка — но она много чего говорила.

Например, утверждала, что «завидовать нехорошо».

В зале гремели аплодисменты — как будто катились сами собой тяжёлые камни. Кто-то умоляюще кричал: «Браво!»

— Давай-ка в буфет сходим, — примирительно сказала Вера.

Лидия Робертовна удивилась, когда они появились в зале после антракта. Лара сыто вздыхала, осмысляя только что съеденный эклер.

— Я думала, вы ушли, — сказала Лидия Робертовна. — Гениальный мальчик, не правда ли? Но во втором отделении его не будет. Зато там будет… — она таинственно улыбнулась, и неожиданно больно напомнила этой улыбкой Геру, — там будет сопрано! Приглашённая солистка из Мюнхена!

Малер звучал не хуже Чайковского, дирижёр целовал первой скрипке ручку, сопрано вышла в золотистом платье, бросавшем вызов люстрам. В горле у певицы журчало и переливалось, как будто она полоскала горло шампанским, но на нижних нотах голос, к сожалению, проседал — держался с трудом, как на шаткой ступеньке. Лара начала хныкать, ещё когда никакой певицы на сцене не было и оркестр играл скерцо. Вера, не сдержавшись, больно дёрнула дочь за косичку. От изумления Лара умолкла — и продержалась почти до конца.

Они молча вышли из филармонии. Вдруг пошёл дождь, и вкусно запахло прибитой намокшей пылью.

— Странный в этом году ноябрь, совершенно не питерский, — заметила Лидия Робертовна.

Вечером, когда Лара уже спала, наигравшись в драгоценный гейм-бой, Лидия Робертовна сказала: