Завидное чувство Веры Стениной

— Какой у тебя французский! — поразилась тётя Оля. — Никогда не скажешь, что родилась на Урале.

Тётя Оля была невысокой, а Евгения в тот день как нарочно надела новые ботильоны — на небольших, но всё-таки каблуках. Вместе они выглядели достаточно нелепо для того, чтобы окружающие безошибочно принимали их за тех, кем они и были — девушку и её тетушку. Пусть и неродную.

— Ты прости, что я не звонила тебе, — каялась тётя Оля. — Я обещала Юльке, но у меня столько всего случилось, не перескажешь.

Евгения молчала. Ей поначалу и вправду нужен был в Париже если не пригляд, то добрый совет и возможность поговорить с кем-то на русском. А сейчас она не без усилий разбирала беглую русскую речь тёти Оли, даже поймала себя на мысли — может, предложить перейти на французский?

Рассказывать о себе и о том, «что случилось», тётя Оля, впрочем, не спешила. У неё был шпионский дар слушать — делала она это так талантливо, что хотелось рассказать всё-всё-всё. Евгения пыталась вспомнить, кем работала тётя Оля или за кем она была замужем, но не смогла. А если спросить напрямую — будет невежливо. Европейская девочка Евгения очень боялась показаться невежливой.

В музей Клюни стояла небольшая очередь — сегодня здесь открылась новая выставка, «Старинные игры». Евгения любила Клюни больше других музеев. В первый парижский год она приходила сюда чуть не каждый месяц, сидела в зале Дамы с единорогом, шёпотом жаловалась ей, что холодно, одиноко и страшно. Дама считала, Евгении не стоит жаловаться: она испытывает все эти чувства потому, что живая. А вот я, говорила Дама, отказываюсь от своих ощущений добровольно. Кто-то считает, я делаю это для того, чтобы стать монахиней, но на самом деле это история о том, как человек умирает. Уходит зрение, вкус, обоняние, осязание, а последний всегда — слух…

В конце тоже было — слово.

Про «Даму с единорогом» Евгении рассказывала тётя Вера — она писала ей чаще всех, присылала длинные послания на листах с загнутым полем, — чтобы влезли в конверт. Мама обычно набирала пол-листа на компьютере, самым большим кеглем.

— Пойдёмте в Клюни, тётя Оля, — предложила Евгения, и Бакулина согласилась.

У Евгении был студенческий билет, а тётя Оля заплатила полную стоимость и заметно этим расстроилась. Как обычно, застряли в магазинчике на входе, но потом шли из зала в зал, и Евгения думала: сколько веков прошло, а здесь по-прежнему пахнет, как в бане.

— Римские термы, — покивала тётя Оля Бакулина. Она часто поглядывала на Евгению, было видно, что та интересует её куда сильнее выставленных экспонатов. Хотя экспонаты были замечательные. Шахматы Шарлеманя[60] — ладью не сдвинешь с места, такая она тяжёлая. Евгения вдруг вспомнила слово «тура» — когда они играли в шахматы с Ереванычем, он всегда называл ладью турой, а слона — офицером. А в городе Нижняя Тура жили какие-то родственники или знакомые Стениных.

Или вот — египетская игра. Что-то похожее на маленький рояль, фигурки — шакалы и собаки на тонких ножках… Евгения начала было читать объяснение, дотошное, как в любом музее, но тётя Оля потянула её за рукав:

— Давай где меньше народу?

Золотую коллекцию Евгения не любила — как тётя Вера не любила ювелирку и прикладное искусство. Несчастная царица Савская (лихо одноглазое) с её кобыльим взглядом тоже не внушала доверия… Они шли дальше по коридору, мимо укреплённых на стенах надгробных плит (поверху — овальные следы, как будто это не плиты, а плакаты в парке развлечений, где можно подставить лицо и превратиться, к примеру, в Николя Фламеля[61]) перешли в зал иудейских царей. Зимой здесь проходят концерты средневековой музыки — цари слушают их с благодарностью, разумеется, те из них, кто имеет уши. Прекрасные статуи, украшавшие фасад Нотр-Дама, пали жертвой угара и невежества революционных масс. Нашли их только в семидесятых, думаете, где? Рядом с Оперой Гарнье, совершенно случайно!

Тётя Оля слушала Евгению внимательно, ужасалась в нужных местах, кивала и поддакивала с той же чёткостью, с какой целовалась на французский манер, — но Евгения видела, что вся эта история её нимало не занимает. Ей же самой головы царей всегда казались невероятно трогательными — они были такими живыми, эти бедолаги. У одного нет глаза, у соседа — половина лица стекала, как жидкая… От третьего уцелели только глаза, лоб в удивлённых морщинах и корона, похожая на тюбетейку. Полежи-ка в земле столько лет.

— Да-да, — нервно сказала тётя Оля, — ты всё очень интересно рассказываешь, Евгения. А вот скажи, у тебя нет в ближайшее время повода съездить в Екатеринбург? В университете отпустят?

— Скоро лыжная неделя, — сказала Евгения. — Я бы и без повода съездила, а зачем?

Тётя Оля опасливо покосилась на ближнего к ним царя, но у него не было ушей. Вообще.

— Тут такая история. В общем, на меня вышел один человек — он работает с очень известным художником, Вадимом Фамилией, ты, конечно, про него слышала.