Завидное чувство Веры Стениной

Юлька вполголоса объясняла Ереванычу, что от всей этой истории есть и несомненная польза: Евгения получила сразу несколько уроков в одной упаковке. Теперь она знает, что такое секс, понимает, на что похоже предательство, и впредь не станет доверять малознакомым людям.

— Ольга ваша дура ещё та, — невпопад ответил Ереваныч. — Нашла с кем бабло отправлять!

Оставшуюся дорогу они молчали, и только Евгения тихо постанывала во сне. Теперь ей снилось, что она снова стала ребёнком: мамины знакомые гладят её по голове, и она стоически терпит прикосновения шершавых рук и твёрдых перстней. Какая славная девочка! И учится хорошо. Хорошо учиться — это самое главное, запомни, Евгения!

Сама же мама Юлька всегда говорила ей в напутствие:

— Веди себя как можно хуже! — Ей не нравилось, что Евгения всегда держит себя в рамках — Юлька желала дочери захватывающей судьбы.

Евгения спала — и видела во сне родную квартиру в переулке Встречном, где до сих пор живёт бабушка, где в комнате на полке стоит шоколадная Эйфелева башня — всё ещё живая, хоть и покрывшаяся белёсыми разводами времени.

— …Мы ж забыли Верке позвонить! — всплеснула руками Копипаста, когда они уже поставили машину в гараж. — И ещё, Юрочка, нас с тобой соседи завтра на свадьбу позвали. Мы ведь хотим пойти, правда?

— На свадьбу? — переспросил Ереваныч. — Может, как-нибудь в другой раз?

Глава сорок вторая, последняя

Человек всю жизнь пишет книги ради одной страницы и пишет страницы ради одной строки.

Хорхе Луис Борхес

Даже самая длинная дорога однажды заканчивается, как долгий день, большая книга и вечная любовь.

Лара уснула, лишь только машина выбралась на Россельбан.

Вера сняла с дочери шапку и подумала: как странно, я сто лет не звонила маме просто так, узнать, как дела. Всегда ищу какие-то причины для звонка, но чаще мама сама звонит мне, пересказывает сериалы… И я уже месяц не была у неё на Ботанике — даже больше месяца, с самого Нового года!

Завтра же! Завтра же поедет, вот прямо с утра.

— Серёжа, вы завтра свободны? — осторожно спросила Стенина и внутренне зажмурилась: вдруг скажет, я в водители не нанимался?

Доктор расплылся в такой широкой улыбке, что встречный инспектор ГИБДД принял её на свой счёт.

С улыбками вообще надо быть очень осторожным — однажды, лет двадцать назад, Вере показалось, что ей улыбается один юноша, но он всего лишь гримасничал, из-за солнца. И Вера выглядела очень глупо, когда начала улыбаться ему в ответ.

— Конечно, я свободен завтра, — сказал Серёжа. — Я двое суток отдыхаю, и вы можете рассчитывать на каждый час в этих сутках.

— Так много мне не надо, — испугалась Вера. — Приедете за мной к одиннадцати?

— Скорее, к двенадцати. Сначала — в полицию, насчёт номера.

— Ах, да!

— Вы не могли бы потише разговаривать, — проворчала дочь, — здесь вообще-то люди спят.

В ответ на её слова зазвонил телефон. Копипаста.

— Ты забрала её? — крикнула в трубку Вера. — Всё в порядке? А что случилось-то? Понятно. Потом расскажешь. Хорошо, приезжайте завтра, но ближе к вечеру, потому что я у матери буду весь день.

Стенина не считала себя хорошей матерью, как, впрочем, и хорошей дочерью. Она давно вышла из возраста, чтобы кем-то себя считать, тем более — кем-то хорошим. Невозможно быть хорошей для всех, как ни старайся. Даже «Джоконда» — и та не всем нравится. Даже Евгения не могла преодолеть неприязнь Ереваныча и не догадывалась о том, что действительно чувствует к ней обожаемая тётя Вера.

Самое смешное, что Вера тоже её обожала — эту смешную тощую девчонку, которая выросла в прекрасную хрупкую женщину. Евгения расцветала медленно, незаметно — как то юное деревце в Собачьем парке, полное жизненных соков, но ещё не выпустившее ни одного листочка. Обещание красоты, думала, глядя на него, Вера и вспомнила Евгению: голенастый подросток, слишком крупные, «на вырост», зубы и чудесный, низкий, не подходящий лёгонькому телу голос. Кроме этого голоса в ней тогда не было ничего, что можно счесть прекрасным, — но как юное деревце, Евгения была до последней своей клеточки наполнена обещанием расцвета. «Выправилась, сделалась», — неохотно признавала даже старшая Стенина.

К тридцати, наверное, станет настоящей красавицей и, возможно, будет писать книги. Евгения решила стать писательницей ещё в пятом классе — потому что поняла, что из неё никогда не получится великий художник.

— С чего такие выводы? — спросила Вера, и Евгения, позабыв давний разговор о мечте стать художницей, стала рассуждать о том, что все её любимые художники были мужчинами. И ещё — о том, что писать рассказы интереснее, чем рисовать. В художественной школе, где Евгения отучилась три года, их оставляли наедине с гипсовыми штуками, которые не вызывали у неё никаких чувств.

— А я думаю, самое главное в искусстве, тётя Вера — это вызывать чувства.

Вера поёжилась, мышь аплодировала.