Зависимость

Время идет, и я чувствую себя как дома в отделении и на красивой больничной территории, где иногда на прогулке болтаю с другими пациентами. Я так привязываюсь к персоналу, что отказываюсь от предложения перевестись в более комфортное отделение. Яббе приносит печатную машинку и одежду, которая находится в плачевном состоянии — ведь я годами ничего себе не покупала. Она приносит деньги, и однажды мне позволяют отправиться одной в центр города Вордингборга, чтобы купить зимнее пальто. Всё, что у меня осталось, еще со времен Эббе, — это старый тонкий плащ. В город я собираюсь в конце дня. Уже начинает смеркаться, несколько тусклых звезд зажигаются на небе, и их затмевает городское освещение. Я ощущаю себя спокойной и счастливой, и мысли обращены, как обычно в этот период, к Эббе. Я размышляю над словами Хэлле: мама, почему вы с папой снова не поженитесь? Я несколько раз садилась писать ему, но каждый раз письма отправлялись в корзину с мусором. Я причинила ему так много ненужного горя, и он никогда не сможет понять причины.

Купив пальто и сразу же надев его, я возвращаюсь по главной улице, не останавливаясь перед магазинами. Хочется есть — я с нетерпением жду ужина. Мое внимание неожиданно захватывает хорошо освещенная витрина. От контейнера с ртутью, от пробирок с кристаллами исходит приглушенное сияние. Я долго стою перед стеклом — вожделение к маленьким белым таблеткам, которые так легко достать, закипает во мне, словно темная жижа. Я стою и с ужасом осознаю, что это вожделение засело во мне словно гниль в дереве или эмбрион, растущий и живущий своей собственной жизнью, даже если ты не хочешь быть к нему причастной. Нехотя я отрываюсь от витрины и плетусь обратно. Сильный ветер сдувает мои длинные волосы прямо в лицо, и я с раздражением отбрасываю их в сторону. Я вспоминаю слова Борберга: если вы снова столкнетесь с подобным искушением… Дома я беру бумагу для печатной машинки и неподвижно смотрю на нее. До чего же легко вырезать и выписать рецепт на бутальгин, сходить в аптеку и купить. Тогда я вспоминаю, сколько в клинике сделали для того, чтобы я поправилась, как искренне разделяли мою радость от выздоровления, и понимаю, что не могу с ними так поступить. Не могу, пока нахожусь здесь. Я отправляюсь в ванную и, набравшись смелости, смотрюсь в зеркало. Я не делала этого с того дня, как пришла в ужас от своего вида. Я улыбаюсь себе и трогаю круглые ровные щеки. Ясные глаза и блестящие волосы. Мне не дашь и на день старше, чем на самом деле. Но когда я ложусь в кровать и получаю свою дозу хлораля, то долго ворочаюсь и передо мной всплывает витрина аптеки. Я вспоминаю, как хорошо работалось на бутальгине — всего лишь нужно не переборщить с дозой. Ничего не случится, если время от времени принимать немного, главное — чтобы бутальгин не взял надо мной верх. Но вдруг я вспоминаю все бесконечные страдания во время реабилитации и решаю: нет, ни за что в жизни. На следующий день пишу Эббе и приглашаю навестить меня. Ответ приходит через несколько дней. Он признается, что, если бы я позвала его несколько месяцев назад, он бы примчался, но теперь он встретил девушку и всё наладилось. Нельзя, пишет он, бросить человека и найти его через пять лет на том же месте.

Я читаю и реву. Ни один мужчина ни разу не отвергал меня. Мысли уносятся к домику на Эвальдсбаккен, запущенному саду и трем детям, которые больше не знают свою маму, как и я, наверное, не знаю их. Мне нужно домой, побыть с ними и Яббе, но я чувствую, что на это неспособна. Всё остальное время, находясь в Оринге, я больше не хожу в город, чтобы снова не увидеть витрину аптеки.

7