Зависть богов, или Последнее танго в Москве

— Гаврюков, врубай свет! — крикнул один из милиционеров и уставился на Игоря. — Вы хозяин квартиры? Документы ваши.

Игорь сидел у стола, держась изо всех сил — нога на ногу, дымящаяся сигарета зажата между пальцами.

— «Мальборо» курим? — язвительно, недобро спросил милиционер, нарочно коверкая название, сместив ударение на о.

— А что? — спросил Игорь с отчаянным вызовом. — Это тоже криминал? Что, и на «Мальборо» статью завели в УК?

— Помолчи, — прошипела Наташа. — Не нарывайся!

Она схватила со стола распечатанную красно-белую пачку из цековского буфета, протянула сигареты милиционеру, как можно радушнее, как можно естественнее улыбаясь. Бедная Наташа! Губы дрожат, улыбка вышла жалкой, искательной.

— Угощайтесь! Пожалуйста!

— Я все больше по «Белому морю», — отрубил милиционер.

Соня смотрела на него, все еще сжимая горло ладонью. Господи, семьдесят лет как в воронку ухнуло. Ничего не меняется. Ничегошеньки! Черная кость явилась раскулачивать белую. Черная кость ненавидит белую за то, что та ежеутрене распечатывает пачку «Мальборо». Белая кость презирает черную за то, что та знай смолит свой «Беломор».

Ничего не меняется. Зависть. Самое русское чувство. Зависть и спесь. Как он смотрит на Игоря, этот молоденький рыжеусый милиционерик! Сейчас разомкнет пухлые детские губы и гаркнет: «Которые тут временные? Слазь! Кончилось ваше время».

Вспыхнул свет. Рыжеусый включил видео, победно выкрикнув:

— Так! Понятые, сюда!

— Такие дела, Софи. — Игорь подмигнул Соне, держался он молодцом. — Передачи мне будешь носить? В Большой дом? Наталья, вяжи узелок. Собирай допровскую корзинку.

— Помолчи-и! — простонала Наташа. — Не усугубляй!

— Служивые! Мне как, с вещами? — Голос Игоря звучал взвинченно. Уж лучше бы он и в самом деле помолчал, не тратил остатки сил на мальчишескую петушиную браваду.

— Успеешь, — пообещал один из милиционеров, с интересом глядя на экран, на старого Брандо, ведущего свою партнершу в безумном смертельном танго.

Соня тоже взглянула на экран. «Последнее танго в Париже». Десять дней прошло. Вечность. Десять дней назад Соня сидела вот здесь, в низком кресле, зажмурив глаза, плавясь от жары и стыда, изнывая от отвращения. Сил не было смотреть на эту парочку, на мутные, нечеткие очертания голых тел. Паршивая копия. Грязь и мерзость.

Десять дней прошло. Вечность. Жизнь будто сорвалась с якоря. Сонину лодку рвануло и понесло мощное течение, стремительное, вольное течение вольной реки.

И новые благословенные берега, и Андрюша на веслах, и нам еще долго-долго плыть вместе…

Но если теперь, по прошествии этих недолгих дней, так изменивших Соню, новая, заново сотворенная гребцом и Господом, счастливая, несчастная, безумная, умудренная Соня что-нибудь и знает о свойствах страсти… А она — знает! Если теперь она знает — она все равно смотрит на экран Игорева видео с отвращением. Сонино естество, ее переплавленные заново душа и тело отталкивают от себя, протестуют против грузного, старого, потного, взлохмаченного безумца, который еще цепляется за жизнь, но уже мертв и знает это. И юная женщина с бледным порочным лицом знает, что человек, швыряющий, опрокидывающий, распинающий ее в жутком пыточном танце, мертв. Она и сама мертва.

Это не страсть. Это агония.

А Соня жива. Она только теперь и живет. Только теперь, когда безошибочно улавливает, когда слышит беззвучные, четкие сигналы — сигналы Точного Времени.

— О боже! — прошептал кто-то, обняв Соню сзади за плечи.

Она оглянулась. Молодая женщина стояла у нее за спиной.

— Вы Сонечка, да? — прошептала женщина.

— Понятые! — торжественно изрек рыжеусый любитель «Беломора», выключив видео. — Значит, так, понятые. Вы присутствуете при изъятии кассеты с порнографическим, запрещенным в Советском Союзе фильмом…

— Это классика, — угрюмо перебил его Игорь. Он стоял возле секретера с откинутой крышкой, доставая из коробки с документами свой паспорт.

— …с запрещенным фильмом, — рыжеусый метнул в его сторону свирепый взгляд, — «Последнее танго в Париже»!

— Ужас какой, — выдохнула женщина, стоящая рядом с Соней. — Сонечка, я Люба, Наташина сестра. Это вам нужна квартира?

Вот ведь как устроена женщина! Вот Соня, она — женщина, она несовершенна, она это понимает, осознает.

Она несовершенна. Она мчится в Беляево, сидя на заднем сиденье такси, твердя как заклинание: «Быстрее! Быстрее мы можем?» — «На пожар, что ли?» — ворчит таксист, гоня по Профсоюзной. «На пожар, на пожар, вот именно!» — смеется Соня.

Она несовершенна. Она сгорает от нетерпения, сжимая в ладони заветный ключ. Она уже позвонила Вадиму: «Скажите Андрюше… Я диктую адрес!»

Она сгорает от нетерпения, она счастлива — нет чтобы подумать о том, что сейчас с Игорем. Она счастлива, а ей бы вспомнить о Сереже… Она счастлива. Совершенно счастлива.

Она несовершенна. Она потом за все заплатит.

Господи, дом-то у самого леса! Тихий золотой предзакатный час. Березы, орешник. А дальше — широкие дубовые кроны. Как хорошо! Лишь бы окна выходили сюда, к оврагу и к лесу, на древесные кроны, на закат.

В золото августа. В нашу осень.